Вернуться   Мастерская > Для обсуждения
Закрытая тема
 
Опции темы Опции просмотра
Старый 20.09.2014, 00:00   #1
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Тема для обсуждения

Составитель Макс Зильберт

Лев Гумилев. Теория этногенеза: Великое открытие или мистификация?:
Сборник статей к 100-летию со дня рождения ученого


«Явление это (вспышки пассионарности – М. З.) имеет огромное, часто ключевое историческое значение, хотя до сих пор проходило для историков незамеченным. О причинах его можно и нужно спорить, но изучать его необходимо».
И. М. Дьяконов

От составителя

Ни один мыслитель не вызывал в России двух последних десятилетий таких ожесточённых дискуссий, как Лев Гумилев. От выражения восхищения и преклонения до грубого поношения – таково разнообразие реакций людей на его книги. Далеко не всегда дискуссия о его творчестве носит научный характер, нередко она сводится сторонниками и противниками к взаимным идеологическим и политическим обвинениям. Очевидно, огромный разброс мнений об этом учёном связан не только с различиями в восприятии разных читателей, но и с многогранностью и неоднозначностью самого его творчества, глубокой противоречивостью его личности.
Ценность научной теории определяется её способностью предложить непротиворечивое объяснение наблюдаемым явлениям, установленным научным фактам. Чем объяснить, например, что кочевники-бедуины, до того мирно пасшие верблюдов по Аравийской пустыне и игравшие минимальную роль на международной арене, в VII веке подняли знамя пророка и под ним победили в войне мощнейшую державу того времени – Византию, разгромили богатейшую империю Сасанидов и стали господствовать на огромных землях от Испании до Индии? Каким образом никому дотоле не известные и сравнительно малочисленные монголы в XIII в. смогли захватить всю Южную Азию и пол-Европы? В силу каких причин из крохотных государств вырастали гигантские империи, как было, например, с древним Римом, Османской Турцией и Россией, выросшей из очень маленького в XIV веке Московского княжества? Как могло случиться, что лет 900 назад исламский мир, где процветали поэзия, философия, медицина, подвергся атаке свирепых и беспощадных фанатиков-крестоносцев из Европы, а сейчас можно наблюдать, как, напротив, просвещённый и материально обеспеченный Запад отчаянно противостоит массовому религиозному фанатизму исламского мира? Почему произошла смена ролей?
В динамике развития древнего Рима с конца VI в. до хр. э. до V в. хр. э. и Европы II тысячелетия можно наблюдать очень схожий алгоритм: сначала героическая эпоха, в первом случае приведшая к бурному росту государства, а во втором – к Крестовым походам, затем – расцвет экономики, науки и искусства, затем – постепенная депопуляция государстрообразующих этносов и заселение их территорий мигрантами. Нет ли здесь закономерности?
За последнее тысячелетие в Зап. Европе имело место несчётное количество войн. За что только не воевали – за власть, за территории, за мессу, против мессы, за «испанское наследство» и т. д.; Шотландия 7 веков назад вела с Англией ожесточеннейшие войны за независимость. И вот как всё изменилось: современные шотландцы разве что за кружками пива обсуждают, «какие они плохие эти англичане», а вопрос о пребывании Шотландии в составе Соединённого королевства может решаться лишь на референдуме, Германия лишилась многих своих земель, но воевать за их возвращение не собирается, католики и протестанты (за исключением Ольстера) исповедуют каждый свою веру, не мешая друг другу, большинство когда-то непримиримых врагов объединили ЕЭС и НАТО. Зачем же столько крови пролито? И почему раньше не могли договориться как сейчас?
Ответить на эти вопросы – задача поистине великая: на данный момент, как представляется автору этих строк, ни одна другая теория, кроме гумилевской, не способна этого объяснить. Даже такой непримиримый её противник, как А. Янов, в своей статье признавал «устрашающую» эрудицию её создателя и грандиозность задачи, которую он взялся решать. Насколько успешно решил, попробуем разобраться в заключительной статье сборника, познакомившись предварительно с мнениями разных учёных на этот счёт.
Все труды Льва Гумилева уже изданы огромными тиражами. Его имя часто используется в качестве бренда для издания прямо или косвенно связанных с этнологией произведений других авторов. Тем не менее, книги, где было бы представлены мнения о его творчестве самого широкого спектра – от С. Лаврова и Дм. Балашова до А. Кузьмина и А. Янова – до сих пор не было.
В данном сборнике представлены дискуссионные работы самого создателя теории этногенеза и его сторонников и оппонентов, начиная с 1970 года. Их темы можно разделить на две основные части: этнология и историография. Этнологическая часть, в свою очередь, делится на вопросы о сущности этноса и о пассионарности в этногенезе. Все тексты здесь расположены в хронологическом порядке в соответствии со временем их публикации.
Внимание молодых читателей стоит обратить на то, что, как правило, неуместные ссылки на «классиков марксизма-ленинизма», коими изобилует большинство статей, написанных до конца 1980-х гг., являются неотъемлемыми атрибутами той эпохи: без них тогда не мог обойтись ни один учёный-гуманитарий.
Составитель сборника выражает сожаление, что ему не удалось получить разрешение на публикацию статей Юлиана Владимировича Бромлея и Юрия Константиновича Ефремова от их наследников. Поскольку их труды представляются составителю совершенно необходимыми для раскрытия темы, они представлены в виде цитат в комментариях.
Статьи, вошедшие в сборник, снабжены редакторскими комментариями, помещёнными в конце книги. Комментированные слова и фразы помечены в текстах знаком «*» и порядковым номером[1].
Макс Зильберт

Последний раз редактировалось Dar; 24.09.2014 в 19:27.
Dar вне форума  
Старый 20.09.2014, 00:03   #2
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Л. Н. Гумилев. Этногенез и этносфера

Что такое этнос?


Есть много явлений природы, которые человек наблюдал веками, прежде чем задумался над их сущностью. Таковы физические феномены: свет, теплота, электрические разряды (молнии); химические: брожение, окисление; биологические: жизнь, смерть, наследственность, и многие другие. Сейчас развитие естественных наук позволило либо решить, либо подойти к решению проблем, связанных со многими явлениями, ранее только наблюдавшимися; проблема же, затронутая нами, до сих пор тонет в тумане.
В самом деле, допустим, в трамвай входят русский, немец, татарин и армянин, все принадлежащие к одной расе I порядка *1 (европеоидной), одинаково одетые, пообедавшие в одной столовой и едущие в один институт с одной и той же газетой под мышкой. Есть между ними различие или нет? Как для других людей, так и для них самих очевидно, что они не идентичны, даже за вычетом индивидуальных особенностей. Но в чем заключается разница, сказать нелегко. Об этом-то и пойдет речь в нашей статье.
Приведенный пример хотя и нагляден, но может создать впечатление, что проблема мизерна и не заслуживает внимания. Однако если мы переведем ее на канву всеобщей истории и глобальной географии, то обнаружим, наряду со спонтанным общественным развитием по спирали, локальные ритмы какого-то иного происхождения. На фоне мирового общественного процесса возникают то вспышки повышенной активности, то периоды застоя, иногда приводящие к полному исчезновению определенных групп населения. Так, в древности совсем рядом жили финикияне, филистимляне и евреи, а почему-то уцелели только последние. Или еще: в Римской империи V в., при смене рабовладельческой формации на феодальную, в западной половине этнический состав населения изменился, а в восточной, наоборот, сохранился еще на тысячу лет. Социальное развитие и процесс этногенеза в данном случае не совпали. А когда феодализм в Европе сменился капитализмом, большая часть существовавших народов стала, по принятой ныне терминологии, нациями, оставаясь на своих местах. Просмотрев всю мировую историю, мы заметим, что совпадение смены формаций и появления новых народов – исключение, тогда как в пределах одной формации постоянно возникают народы, очень непохожие друг на друга. Возьмем для примера XIII в., когда феодализм процветал от Атлантики до Тихого океана. Разве похожи были французские бароны на свободных крестьян Скандинавии, на рабов-воинов – мамлюков Египта, на буйное население русских вечевых городов, на китайских землевладельцев империи Сун? Сходным у всех у них был способ производства, но в остальном между ними было мало общего. Язык, религия, искусство, образование – все было непохоже друг на друга, но в этом разнообразии не было беспорядка: каждый стиль жизни был достоянием определенного народа.
Бывает и так, что один народ переживает несколько формаций. Например, русский этнос, сложившийся в эпоху феодализма, пережил не только его, но и капитализм, вступив в следующую формацию – социализм. Соотношения этносов менялись с течением веков: одни из них исчезали, другие появлялись, и этот процесс в советской науке принято называть этногенезом. В мировой истории ритмы этногенеза сопряжены с пульсом социального развития, но сопряжение не равнозначно совпадению, а тем более единству. Всемирный исторический процесс един, но факторы его различны, и наша задача заключается в том, чтобы выделить феномены, непосредственно присущие этногенезу, и, тем самым, уяснить себе, что такое этнос и какова его роль в жизни человечества.
Условимся о значении терминов. Греческое слово «этнос» имеет в словаре много значений, из которых мы выбрали одно: «вид, порода», подразумевается – людей. Для нашей постановки темы не имеет смысла выделять такие понятия, как племя или нация, потому что нас интересует тот член, который можно вынести за скобки; иными словами – то общее, что имеется и среди англичан и среди масаев, и у древних греков и у современных цыган. Это свойство вида Homo sapiens группироваться так, чтобы можно было противопоставить себя и «своих» (иногда близких, а часто довольно далеких) всему остальному миру 1. Это выделение характерно для всех эпох и стран; эллины и варвары; китайцы (люди Срединного государства) и ху (варварская периферия); арабы-мусульмане во времена первых халифов и «неверные»; европейцы-католики в средние века и нечестивые (в том числе греки и русские); «православные» (в ту же эпоху) и «нехристи», включая католиков; туареги и нетуареги; цыгане и все остальные и т. д. Явление такого противопоставления универсально, что указывает на его глубокую подоснову, сущность которой нам предстоит вскрыть. Это поможет построить этническую историю человечества, как уже построены социальная, культурная, политическая, религиозная и многие другие. Разработка же этнической истории имеет немалое практическое значение, так как на примере минувшего помогает вернее разобраться в стихийном развитии антропосферы 2, а также в межэтнических коллизиях, которые возникают и, вероятно, еще долго будут возникать. Поэтому наша задача заключается прежде всего в том, чтобы уловить принцип и механизм процесса 3.
Попробуем раскрыть природу зримого проявления наличия этносов – противопоставления себя всем остальным: «мы» и «не мы». Что рождает и питает это противопоставление?
Не единство языка, ибо есть много двуязычных и трехъязычных этносов и, наоборот, разных этносов, говорящих на одном языке. Так, французы говорят на четырех языках: французском, кельтском (бретонцы), баскском и провансальском, причем это не мешает их этническому единству. Известно, что наполеоновский маршал Мюрат или исторический д’Артаньян были гасконцами, а поэт Шатобриан – кельтом. С другой стороны, мексиканцы или боливийцы говорят по-испански, но они не испанцы, янки говорят по-английски, но они не англичане. На арабском языке говорит несколько разных народов.
Итак, хотя в известных случаях язык может служить индикатором этнической общности, не он ее причина. То же самое можно сказать про культуру, идеологию, экономические связи и даже про общность происхождения, которая никогда не бывает монолитной. Каждый этнос когда-то возник из сочетания двух и более составляющих компонентов, которые, сливаясь, образуют целостность, но с определенной внутренней структурой.
Этнографические и языковые особенности не мешали вандейским кельтам сражаться во времена французской революции за бурбонские лилии, причем вместе выступали полудикие бретонцы и вполне просвещенные обитатели низовий Луары. Гасконские бароны добивались маршальских жезлов в армии французских королей, и тем в голову не приходило, что они используют услуги иноплеменников: очевидно, этнические связи мощнее языковых.
Каждый этнос имеет свою собственную внутреннюю, практически неповторимую структуру и стереотип поведения. У живущих, вернее, развивающихся этносов то и другое находится в динамическом состоянии, т. е. меняется от поколения к поколению, у реликтовых – стабилизировано в том смысле, что новое поколение воспроизводит жизненный цикл предшествовавшего, но об этой стороне дела речь пойдет ниже, а пока уточним смысл предложенных понятий.
Внутренняя структура этноса – это строго определенная норма отношений между коллективом и индивидом и индивидов между собой. Эта норма негласно существует во всех областях жизни и быта, воспринимаясь в данном этносе и в каждую отдельную эпоху как единственно возможный способ общежития. Поэтому для членов этноса она не тягостна, так как она для них незаметна. И наоборот, соприкасаясь с иной нормой поведения в другом этносе, каждый член первого этноса удивляется, теряется и пытается рассказать своим соплеменникам о чудачествах другого народа.
Древний афинянин, побывав в Ольвии, с негодованием рассказывал, что скифы не имеют домов, а во время своих праздников напиваются до бесчувствия. Скифы же, наблюдая вакхические пляски греков, чувствовали такое омерзение, что однажды, увидев своего царя, гостившего в Ольвии, в венке и с тирсом (тирс – жезл Диониса и его спутников, увитый плющом и виноградными листьями, сосновой шишкой на верхнем конце) в руках в процессии ликующих эллинов, убили его. Иудеи ненавидели римлян за то, что те ели свинину *2, а римляне считали противоестественным обычай обрезания. Рыцари, захватившие Палестину, возмущались арабским обычаем многоженства, а арабы считали проявлением бесстыдства незакрытые лица французских дам.
Подобных примеров можно привести любое количество, в том числе и в отношении комплексных нормативов поведения, поддерживающих внутриэтническую структуру. В аспекте гуманитарных наук описанное явление известно как традиция и модификация социальных взаимоотношений, а в плане наук естественных оно столь же закономерно трактуется, как стереотип поведения, варьирующий в локальных зонах и внутривидовых популяциях. Второй аспект хотя и непривычен, но, как мы увидим ниже, плодотворен.
Казалось бы, традиция ни в коем случае не может быть отнесена к биологии, однако механизм взаимодействия между поколениями вскрыт проф. М. Е. Лобашевым (Ленинград) 4, именно путем изучения животных, у которых он обнаружил процессы «сигнальной наследственности» *3, что просто-напросто другое название традиции. По М. Е. Лобашеву, индивидуальное приспособление совершается с помощью механизма условного рефлекса, что обеспечивает животному активный выбор оптимальных условий для жизни и самозащиты. Эти условные рефлексы передаются в процессе воспитания родителями детям или старшими членами стада – младшим, благодаря чему стереотип поведения является высшей формой адаптации. Это явление у человека именуется «преемственностью цивилизации», которую обеспечивает «сигнал сигналов» – речь. С точки зрения этологии, науки о поведении – навыки быта, приемы мысли, восприятие предметов искусства, обращение со старшими и отношения между полами, – все это условные рефлексы, обеспечивающие наилучшее приспособление к среде и передающиеся путем сигнальной наследственности. В сочетании с эндогамией традиция создает устойчивость этнического коллектива, в пределе превращающегося в изолят.
Этносы-изоляты возникают на глазах историка. Таковы исландцы – потомки викингов, заселивших остров в IX в. И всего за триста лет утерявших воинский дух своих предков. Потомки норвежских, датских и шведских удальцов и рабынь, захваченных в Ирландии, уже в XI в. составили небольшой, но самостоятельный этнос, хранящий традиции старины и брачующийся в пределах своего острова 5.
Это пример яркий, но ведь есть сколько угодно градаций традиционности, и если расположить все известные нам этносы по степени убывающей консервативности, то окажется, что нуля, т. е. отсутствия традиции, не достиг ни один этнос, ибо тогда бы он просто перестал существовать, растворившись среди соседей. Это последнее, хотя и наблюдается время от времени, никогда не бывает плодом целенаправленных усилий самого этнического коллектива, потому что видовое самоубийство противно врожденному инстинкту самосохранения. И тем не менее этносы гибнут. Значит, существуют деструктивные факторы, из-за которых это происходит. К их числу относятся не только посторонние воздействия (завоевания), но и внутриэтнические процессы, о которых мы скажем ниже.
Социальные и этнические процессы различны по своей природе. Теорией исторического материализма установлено, что спонтанное общественное развитие непрерывно, глобально, в целом – прогрессивно, тогда как этническое – дискретно, волнообразно и локально. Совпадения между общественными и этническими ритмами случайны, хотя именно эти совпадения бросаются в глаза при поверхностном наблюдении, так как интерференция всегда усиливает эффект. Яркий пример этого – распад западной части Римской империи и одновременно исчезновение древнеримского этноса.
Но ведь этносы в не меньшем числе возникают. Если бы этого не происходило, естественный отбор давным-давно, еще в эпоху верхнего палеолита, сгладил бы этнические различия и свел все многообразие человечества вначале к крайне небольшому числу этносов, а затем вообще привел бы к исчезновению человечества, ибо последнее состоит из этносов, а они смертны. Возникает интереснейший вопрос: что же служит причиной возникновения новых этносов?

Этносы и этносфера

Взаимодействие человека с природой в разные века и в разных географических регионах, например на берегах Средиземного моря, в джунглях Мату-Гросу и в степях Украины, будет совершенно различным. Следовательно, непосредственно на человеческий организм и на любой человеческий коллектив влияет не Земля, а определенный ландшафт. С другой стороны, люди за последние несколько тысяч лет видоизменили почти всю поверхность суши, но египтяне, монголы, арауканы и шведы делали это настолько по-разному, что конструктивнее рассматривать влияние на природу со стороны отдельных этносов, нежели человечества в целом. Поэтому мы будем рассматривать природу как многообразие ландшафтов, человечество как мозаику этносов, а их взаимодействие и его результаты – как этнографию и палеогеографию исторического периода 6.
Географический ландшафт воздействует на организмы принудительно, заставляя все особи варьировать в определенном направлении, насколько это допускает организация вида. Тундра, лес, степь, пустыня, горы, водная среда, жизнь на островах и т. д. – все это, образно говоря, накладывает особый отпечаток на организм. Те виды, которые не в состоянии приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или вымереть. Это положение равным образом относится и к этносам, которые непосредственно и тесно связаны с природой через свою хозяйственную деятельность. Этнос приспособляется к определенному ландшафту в момент своего сложения. В последующее время, при переселении или расселении, этнос ищет себе область, похожую на ту, в которой данный этнос сложился. Так, угры расселялись преимущественно по лесам; тюрки и монголы – по степям; русские, осваивая Сибирь, заселяли прежде всего лесостепную полосу и берега рек; англичане колонизовали земли с более умеренным климатом (Канада, Новая Зеландия и т. д.), чем испанцы (Южная Америка). Исключения из правила встречаются, но только в пределах законного допуска 7.
Большинство племен и народностей древности и средневековья вписывалось в ландшафт, не пытаясь его изменить. Таковы все охотники, рыболовы, скотоводы и собиратели, а также часть земледельческих племен, не применяющих искусственного орошения. Исключение составляли народы, практиковавшие интенсивное земледелие: египтяне, шумеры, древние иранцы, индусы и китайцы, которые приспосабливали ландшафт к своим потребностям.
Воздействие на природу определяется характером, а не степенью развития культуры. Древние греки и арабы вели экстенсивное хозяйство, подобно тюркам, монголам, индейцам или полинезийцам, однако культура греков не уступает египетской, а арабов – иранской, хотя египтяне и древние персы практиковали, в отличие от греков и арабов, интенсивное земледелие.
На протяжении последних пяти тысяч лет антропогенные изменения ландшафта возникали неоднократно, но с разной интенсивностью и всегда в пределах определенных регионов. При сопоставлении с историей человечества устанавливается четкая связь между антропогенными изменениями природы как творческими, так и хищническими, и эпохами этногенеза (становления новых этносов), или этнических миграций. При этом стадия общественного развития, как правило, не играла существенной роли. Решала этническая, а не социальная принадлежность 8.
Связь сложившихся этносов с вмещающими их ландшафтами проявляется в приспособлении этнического коллектива и его хозяйственной деятельности к определенным условиям. С течением времени соотношение этнос/ландшафт становится оптимальным для того и другого. Это означает, что устойчивый ландшафт стабилизирует этнос, и причин для создания нового этноса не возникает. Выходит, процесс этногенеза должен прекратиться? Если же ландшафт меняется вследствие резких климатических изменений, то этнос, теряя привычные условия, нищает, численность его сокращается, и возможно либо вымирание, либо миграция в поисках привычных условий 9, 10. Но ни в том ни в другом случае причин для создания нового этноса нет.
Процессы этногенеза возникают без участия климатических изменений, но, исследуя исторически зафиксированные моменты начальных точек этногенетических процессов, мы констатируем, что они происходят на определенных участках поверхности Земли. Некоторые удобные для жизни территории никогда не являлись родиной народов, хотя этносы уже сложившиеся заселяют их и достигают процветания.
Одноландшафтные территории, например, сибирская тайга (исключая азональные речные долины), внутренняя часть Австралии, саванны, тропические леса и т. п., никогда не были местом возникновения этносов. И, наоборот, разнообразие сочетаний ландшафтов на западноевропейском полуострове Евразийского континента столь благоприятно для этногенеза, что там возникло ошибочное представление, будто происхождение новых народов – дело обычное. На самом же деле благоприятные географические условия, при которых только и может начаться процесс, являются на поверхности земного шара скорее исключением, хотя и встречаются во всех частях света. Проверим наш тезис на конкретном материале.
Ближний Восток – сочетание моря, гор, степей, горных лесов, пустынь и речных долин. Там новые этнические комбинации возникали часто, за исключением нагорий Закавказья, где природные условия скорее подходят для возникновения изолятов. Курды, например, отстояли свою этническую самобытность и от персов, и от греков, и от римлян, и от арабов, и даже от турок-османов. Китайский народ сложился на берегах Хуанхэ в условиях сочетания речного, горного, лесного и степного ландшафтов, а однообразные джунгли южнее Янцзы китайцы освоили только в I тыс. н. э. Однако, переселившись на юг и смешавшись с местным населением, древние китайцы превратились в современный южно-китайский этнос, отличающийся и от своих предков и от северных китайцев, смешавшихся в долине Хуанхэ с хуннами.
Индия в ландшафтном отношении беднее Европы, и поэтому процессы этногенеза проходили там медленно. Два крупных народа сформировались в западной части Индии: раджпуты (около VIII в.) и сикхи (XVI–XVIII вв.). Казалось бы, что пустыни Раджастана и Синда гораздо менее благоприятны для человека, чем плодородная, покрытая в то время лесами долина Ганга. Однако в Синде отчетливо выражено сочетание пустынь и тропической растительности в долине Инда, а в Раджастане – пустынь, степей и горных лесов. Расцвета культура достигла во внутренней Индии, но образование новых народов связано с пограничными областями.
В Северной Америке бескрайние леса и прерии не создают благоприятных условий для этногенеза. Однако на изрезанной береговой линии Великих озер в XV в. возник ирокезский союз пяти племен. Это было новое этническое образование, не совпадающее с прежним, так как в состав ирокезов не вошли гуроны, родственные им по крови и языку. На берегах Тихого океана южнее Аляски, там, где скалистые острова служат лежбищем моржей и тюленей и море кормит береговых жителей, алеуты и тлинкиты создали оригинальное общество с патриархальным рабством (и даже работорговлей), резко отличное от соседних охотничьих племен и по языку и по обычаям. Итак, однородный по ландшафтам регион стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный – стимулирует изменения, ведущие к появлению новых этнических образований.

См. карту на с. 18.
1. Западная Европа: изрезанная береговая линия, незамерзающие моря, сочетание умеренного и субтропического климатов, горные и долинные ландшафты, перемежающиеся на незначительном пространстве.
2. Восточная Европа: сочетание степной и лесной зон, наличие азональных ландшафтов речных долин на юге и ополий (больших полян) на севере.
3. Левант, или Ближний Восток: речные аллювиальные долины Месопотамии и Египта в соседстве с полупустынями и горными областями, при наличии вертикальной климатической поясности на высоких плоскогорьях.
4. Северо-Западная Индия, сочетание речных долин, пустынь и нагорий, а также субтропического и тропического климатов.
5. Центральная Азия – степная зона, граничащая с лесной и пересеченная поросшими лесом хребтами; на юге смыкается с пустыней и оазисами.
6. Китай в исходном положении этногенеза: долина Хуанхэ на рубеже сухих степей и субтропических горных лесов, будучи отвоевана от воды, служат образцом антропогенного, искусственного ландшафта.
7. Дальний Восток сочетание горно-лесного ландшафта с повышенным (муссонным) увлажнением и сухого степного ландшафта.
8. Индокитай: страна речных долин среди горного тропического леса.
9. Западная Африка: сочетание тропического леса, сухих степей и Гвинейского залива.
10. Область Великих озер: изрезанная береговая линия при сочетании лесных и открытых участков.
11. Плавный переход отрогов Кордильер в прерии и долину Рио-Гранде, с естественным произрастанием маиса.
12. Анагуак полупустынное нагорье смыкается с тропическим лесом.
13. Анды: торные терраса, плоскогорья и долины примыкают к тропическому лесу.
14. Заполярье: богатая пушным зверем тундра и море.
15. Приполярье: лес и изрезанная береговая линия с лежбищами морского зверя.
16. Океания: острова, покрытые тропическим лесом, и море *4.


Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной этногенеза или только благоприятствует ему? Если бы причина возникновения новых народов лежала в географических условиях, то они, как постоянно действующие, вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет. Следовательно, этногенез, хотя и обусловливается географическими условиями, но происходит по другим причинам, для вскрытия которых приходится обратиться к истории.
Оказывается, искусственные ландшафты ведут себя так же, как естественные, – в смысле воздействия на этнос. Так, иногда коллектив предпринимает титаническую работу по перестройке природы согласно тем требованиям, которые он к ней предъявляет. Эта задача бывает сложнее, чем покорение соседей, но, выполнив ее, коллектив, спаянный общим делом, превращается в этнос, живущий за счет привычного ландшафта и лишь поддерживающий его. Если же этнос приходит в упадок в результате неудачных войн или социальных кризисов, вместе с ним гибнет лишенный поддержки созданный им ландшафт. Так было в Северном Китае, в Месопотамии, в Юкатане при культуре майя и в Древнем Египте. Но эти преобразования происходили лишь тогда, когда этносы из этно-ландшафтного равновесия переходили в «динамическое состояние» 11, т. е. совершали походы на соседей, воздвигали гигантские сооружения, создавали мифы и новые традиции, а новые традиции всегда знаменуют перегруппировку людей в новые этносы.
Египтяне перестроили долину Нила в IV тыс. до н. э., затем долго поддерживали ее искусственный ландшафт, не внося принципиальных изменений. В эпоху XII династии, в XIX в. до н. э., возник новый тур преобразования природы: был создан Фаюмский оазис и одновременно возник новый египетский этнос, относящийся к древнему так же, как итальянцы относятся к римлянам. Потом этносы в долине Нила почему-то не возникали, а пришельцы захватывали ее с легкостью, удивлявшей их самих.
Иногда воздействие возникающего этноса на ландшафт бывает малозаметным, потому что сводится к эксплуатации природных богатств, но и тут биологическое равновесие региона нарушается. Ахейцы привели с собою в Пелопоннес коз, пожравших дотоле пышную растительность, что уже в V в. вызвало эрозию почв в Аттике 12; полинезийцы истребили в Новой Зеландии птицу моа; европейские колонисты в Северной Америке развели лошадей и уничтожили бизонов и т. д. Иначе говоря, антропогенное воздействие на ландшафт можно рассматривать как адаптацию новой популяции, находящейся в динамическом состоянии, т. е. слагающуюся в этнос. А полностью сложившиеся этносы вписываются в ландшафт настолько, что не могут и не хотят приспособляться к иным природным условиям.
С этой точки зрения легко объяснимы различия между этносами, находящимися в состоянии равновесия с ландшафтом: предки того или другого реликтового этноса в свое время приспособили место обитания к своим потребностям, а затем, утратив силу инерции первоначального толчка, вошли в биоценоз населяемого ими региона. Соседний этнос сделал то же самое, но, так как полного совпадения быть не может, он сделал это несколько по-другому, в результате чего его потомки живут иным способом.

Так сосуществовали в одних и тех же природных условиях племена охотников и рыболовов, земледельцев и кочевых скотоводов. Например, на юго-западе США (штат Нью-Мексико) бок о бок жили индейские племена земледельцев пуэбло и охотников навахов (группа нагуа). В этом районе Кордильеры спускаются в прерию отрогами, и на стыке гор, горных лесов и прерий образовались, очевидно в разное время, два народа. Их различия – результат разновременности возникновения и разной исторической судьбы. Вот почему названия «дикость» или «примитив» к ним неприменимы 13. Здесь имеет место просто этническая стабилизация.
Итак, общий признак для динамического состояния любого этноса – способность возникшей популяции к так называемым «сверхнапряжениям» (tour de force), которые проявляются либо в преобразовании природы, либо в миграциях, тоже связанных с изменением ландшафта на вновь освоенных территориях, либо в повышенной интеллектуальной, военной, организационно-государственной, торговой и т. п. деятельности. Почти все известные нам этносы сгруппированы в своеобразные конструкции – «культуры», или «суперэтнические целостности». Первоначально этнос занимает район, в котором он появился и соседствует, не всегда мирно, со своими «сверстниками». Затем, набрав силу, он мигрирует, оставив на родине часть своего состава. При этом он обязательно теряет изрядную долю первоначального запаса энергии. Некоторые этнические группы гибнут, а другие, попав в изоляцию от мощных соседей, превращаются в изолированные, реликтовые этносы, у которых нет ни прироста населения, ни саморазвития общественного бытия, а модификации происходят только при воздействии соседей.
Следовательно, этногенез можно понять как множество процессов этногенезов в тех или иных регионах («Этническое деление вида Homo sapiens – один из способов адаптации в ландшафте, не столько в структуре, сколько в поведении» 14). Ритмичности в описанном феномене нет. Это указывает, что здесь наблюдается не явление саморазвития, а влияние экзогенных факторов, своего рода толчков, после которых инерция постепенно затухает. Для спонтанного общественного развития по спирали этносфера и этногенез являются фоном. Причину же, вызывающую образование этносов, можно обнаружить, только проанализировав историю человечества в этническом аспекте.

Последний раз редактировалось Dar; 22.09.2014 в 17:16.
Dar вне форума  
Старый 20.09.2014, 00:05   #3
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Четыре фазы этногенеза

Оглядываясь на историю, мы не можем не отметить, что из народов, процветавших 5 тыс. лет тому назад, не осталось ни одного; из тех, кто творил великие дела за 2 тыс. лет до нас, уцелели лишь жалкие осколки немногих; те же, кто существовал в X в., по большей части еще живут, хотя и весьма изменившись. Надо думать, что и в дальнейшем этносы будут появляться и исчезать. Как и почему это происходит – центральная проблема этногенеза.
Наша задача сводится к тому, чтобы уловить механизм становления этноса и проследить его эволюцию, вплоть до полного исчезновения или перехода в стабильные реликтовые формы. Это можно сделать, изучая только законченные процессы, т. е. обратившись к истории, например к этногенезу римского народа, византийцев, древних турок. Отметим, что и у других народов закономерность процесса этногенеза была принципиально такой же, разумеется, с учетом локальных особенностей. Но проанализировать всю этническую историю в статье невозможно, да и не нужно. Достаточно нескольких примеров.
Согласно преданию, Рим был основан в 754 г. до н. э. группой беглецов из разных племен, объединившихся для совместной жизни на Семи холмах. Первый период, до 510 г. до н. э., это поселение находилось, по-видимому, под верховной властью этрусских царей, а после составляло самостоятельную республику (полис). Поэтому целесообразно принимать за исходную дату этногенеза именно 510 г. до н. э., когда интересующий нас этнический коллектив впервые заявил о своем самостоятельном существовании и самоопределился. Вначале он состоял из двух этнических компонентов – патрициев (латинян) и плебеев (этрусков), с течением времени образовавших три сословия: патрицианско-плебейский нобилитет, плебейское всадничество (богатые люди) и римский народ, состоявший из обедневших патрициев и плебеев. Новый этнос рядом удачных войн подчинил себе сначала окрестные города Лациума, а затем всю Среднюю Италию, часть населения которой была истреблена, а часть превращена в «союзников», т. е. в неравноправных членов сложившегося римского этноса (III в. до н. э.). Назовем этот период фазой исторического становления.
Следующий период ознаменовался завоеваниями, продолжавшимися до середины II в. до н. э., когда Рим сокрушал своих соперников: Карфаген, Македонию и греческие государства. Этот период можно назвать начальной фазой исторического существования. Кризис этой фазы наступил в 133–121 гг. до н. э., когда погибли братья Гракхи. В 90–88 гг. до н. э. вспыхнуло восстание среди «союзников», требовавших уравнения в правах с собственно римскими гражданами, но оно было подавлено, и тогда же, в 88 г. до н. э., началась гражданская война в самом Риме между Марием и Суллой, продолжавшаяся и после их смерти – вплоть до полного умиротворения империи и сопредельных стран Августом в 31 г. до н. э. (битва при Акциуме).
Август провозгласил «золотую посредственность» как лозунг политической стабилизации, укрепление военной мощи и обращение в прошлое за поучительными примерами. Эта система, несмотря на несколько пароксизмов, на короткое время прерывавших спокойное течение жизни, сохранялась до смерти Марка Аврелия (180 г. н. э.). Это конечная фаза исторического существования.
Следующим периодом развития римского этноса следует считать его ослабление и растворение среди завоеванных народов («провинциалов»). В 192 г. был убит самодур император Коммод и после кратковременной гражданской войны власть досталась полководцу Септимию Северу, опиравшемуся уже не на римские войска, а на легионы, укомплектованные фракийцами и иллирийцами. Остатки собственно римского народа-войска – преторианская гвардия – были распущены, и власть перешла к солдатским императорам, опиравшимся на легионы тех или иных провинций. Однако это не следует считать концом римского этноса, который продолжал существовать, ассимилировав через распространение языка и культуры население провинции (романизация). Стереотип поведения и структура оставались прежними – римскими. Так постепенно римский этнос превратился в романскую суперэтническую целостность. Римляне стали сливаться с провинциалами. Это, по существу, фаза исторического упадка этноса. Только две группы населения не поддались романизации – иудеи и христиане. Последние составляли внутри империи общность, которую современники приравнивали к этнической, так как христиане противопоставляли себя всем другим, имели особый стереотип поведения и внутреннюю структуру общины. Во II–III вв. количество их чрезвычайно возросло за счет инкорпорации в общину (обращение в христианскую веру), и в 313 г. император Константин принужден был ради спасения жизни и сохранения власти опереться на христиан и Миланским эдиктом даровал им веротерпимость.
На фоне этой исторической канвы мы можем выделить несколько периодов, как бы возрастов этноса. В период завоевания Италии римляне гордились тем, что их консулы и даже диктаторы, исполнив общественную обязанность, возвращались к частной жизни и лично обрабатывали свой участок земли. Каждый мужчина-римлянин был воином, не получавшим за это никакой платы от государства. Общественные обязанности рассматривались как долг каждого римского гражданина, в связи с чем существовала крепкая патриархальная семья и «простота нравов», диктуемая обычаями. Именно эта общественная слаженность и монолитность создали мощь римского этноса и специфику римской культуры.
После блестящих побед над греками, карфагенянами и македонцами резко возросло богатство страны, распределяемое весьма неравномерно. Среди нобилитета и всадничества возникло увлечение греческой культурой, на греческой основе развилась своя литература. Но в то же время большинство римского народа беднело, не успевая из-за постоянной военной службы обрабатывать свои земельные участки, и превращалось в «пролетариев». Так назывались в Риме люди, не имевшие имущества. Сначала их невозможно было обязать выполнять никакие общественные функции, так как они не имели средств для пропитания. Но Марий провел закон о привлечении этих людей к несению военной службы и об уплате им жалованья, что привело к созданию профессиональной армии. В дальнейшем эта армия стала мощной силой, под руководством Цезаря захватившей власть и превратившей республику в империю. Столкновения политических партий на время приостановили культурное развитие страны, ибо вся энергия римских граждан была устремлена на участие в кровопролитных гражданских и внешних войнах. Когда же гражданские войны утихли, начался золотой век римской культуры, техники военной и гражданской, короче говоря, того, что мы привыкли называть цивилизацией. Но в III–IV вв., во время солдатских мятежей, империя начала разваливаться, что и знаменовало упадок римского этноса, хотя созданная этим этносом суперэтническая культура надолго пережила его самостоятельное реальное существование. Умирание шло как путем физического вырождения основных носителей изначальных традиций, так и путем их поглощения христианскими общинами, закончившегося к концу IV в., при императоре Феодосии. Часть населения, оставшаяся после исчезновения римской этнической традиции, вошла в зародившуюся перед этим и находившуюся на подъеме новую этническую традицию, которую мы, в согласии с установившейся терминологией, называем «византийской». Сами византийцы не ставили проблемы этногенеза и именовали себя римлянами, подчеркивая этим непрерывность государственной традиции. Но, как показано выше, их отличие от языческих предков было радикальным и коренилось в измененном стереотипе поведения, что и позволяет нам рассматривать восточноримских христиан как самостоятельный этнос со всеми его функциями. Фаза этнического становления «византийцев» приходится на III в., когда христиане заполняли рынки, курии, муниципии, армию, оставив язычникам только храмы. Несмотря на жестокое гонение, христианская община разрослась до пределов Римской империи, а затем перехлестнула ее границы: в христианство обратились Абиссиния, Армения и Ирландия. Однако этнические особенности народов, ставших христианами, настолько разнились друг от друга, что уже к VII в. можно говорить о византийской суперэтнической культуре, но не об едином этносе, каковым оставалось население Малой Азии и южной части Балканского полуострова.
Описанная эпоха напоминает первый период римской истории, до начала гражданских войн. Следующим периодом, прошедшим для Византии весьма болезненно, было иконоборчество, т. е. вмешательство светской власти в духовную жизнь членов православной церкви. Попытка не удалась. Несколько сот беззащитных монахов сумели противостоять мощной военной машине Исаврийских императоров. Вслед за тем наступил спокойный, во внутреннем отношении, период Македонской династии, подобный периоду римской цивилизации от Августа до Марка Аврелия. В это время были крещены славяне, частично венгры и половцы, а несториане (те же византийцы по культуре) обратили в христианство большую часть центральноазиатских кочевников, за исключением монголов 15. Это, бесспорно, фаза исторического существования.
Но к концу XI в. сила и энергия византийского этноса ослабели: Византийская империя потеряла Малую Азию, Сербию и подверглась нападениям норманнов, разоривших Эпир и Македонию. Энергичные императоры династии Комненов использовали силы крестоносцев для войны с мусульманами, чем на время задержали падение империи. Но в конце XII в. возник конфликт между греками и «франками» (т. е. западноевропейцами), захватившими в 1204 г. Константинополь, Македонию и Грецию.
Очень важно отметить, что количество крестоносцев, осаждавших город с население в несколько сот тысяч, было около 22–25 тыс. человек, но против них сражалась только наемная варяжская дружина, а горожане позволяли себя беспрепятственно убивать и грабить. Живые силы византийского этноса сохранились только на окраинах империи – в Малой Азии и Эпире. Впрочем, их оказалось достаточно, чтобы за полвека очистить свою страну от крестоносцев и положить начало последней византийской династии – Палеологов. По существу, время правления Палеологов (1261–1453) было медленной агонией византийского государства и этноса, т. е. фазой исторического упадка. И тогда произошел глубокий раскол в дотоле монолитной структуре Византии: часть населения во главе с императорами стала на путь «европеизации», компромисса с католичеством, приняла унию. Другая часть образовала секту зилотов, антицерковного направления, и только небольшая группа ревнителей православия во главе с Иоанном Кантакузеном и афонскими монахами боролась за сохранение традиций, но осталась в меньшинстве 16. Последние ее сторонники эмигрировали в Россию в XIV–XV вв. Униатская же партия утеряла свои связи с народом, и падение Константинополя было предрешено. После рокового 1453 г. остатки византийцев (фанариоты), как исторический реликт, влачили свое существование несколько столетий под властью турецких султанов.
Наконец, этногенез древних тюрков интересен тем, что он был оборван посторонним вмешательством. В 439 г. небольшая группа монголоязычных кочевников Ашина была вытеснена из предгорий Алашаня и Наньшаня на север – в Монгольский Алтай. Там она смешалась с местным тюркоязычным населением, в результате чего создался небольшой народ, называвший себя «тюрк» или «тюркют». В середине VI в. тюрки захватили почти всю евразийскую степь от Черного моря до Желтого и Среднюю Азию до Амударьи. Это была их фаза исторического становления. Однако соседство с могущественным, богатым и агрессивным Китаем вызвало ряд конфликтов, закончившихся в 630 г. разгромом Восточнотюркского каганата и подчинением тюрок китайскому императору. Западный каганат сохранил самостоятельность до 658 г., когда его восточная половина была также оккупирована китайскими войсками, а западная составила самостоятельный Хазарский каганат. В 680 г. восточные тюрки восстали против Китая и до 745 г. отстаивали свою независимость. Поражение, нанесенное им коалицией, составленной из Китая, карлуков, уйгуров и басмалов, прекратило фазу исторического существования древнетюркского этноса, так как те тюрки, которые не были убиты в степи, растворились среди конгломерата народов Центральной Азии. Только небольшая группа, укрывшаяся на Алтае, просуществовала как реликт до XVII в., когда ее покорил боярский сын Петр Сабанский. К нашему времени это племя – телесы – слилось с окружающими их теленгитами.
Ясно, что относительная длительность разных фаз этногенеза может быть весьма различной, фаза исторического становления непродолжительна; процесс идет весьма интенсивно. Фаза исторического существования у большинства этносов длиннее предыдущей, ибо именно в этом периоде складывается комплексное своеобразие этноса, заканчивается его экспансия и создаются условия для формирования суперэтнических культурных образований. Фаза исторического упадка может особенно сильно варьировать по своей протяженности, так как она зависит как от интенсивности внутренних процессов разложения этноса, так и от исторической судьбы, определяемой степенью развития материального базиса, накопленного за предшествовавший период, физико-географическими условиями ареала, и состоянием смежных этносов. Наконец, фаза исторических реликтов уже целиком зависит от историко-географических особенностей данной территории.

Пассионарность

Формирование нового этноса всегда зачинается одной особенностью: непреоборимым внутренним стремлением небольшого числа людей к крайне активной целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения (этнического или природного), причем достижение этой цели, часто иллюзорной или губительной для самого субъекта, представляется ему ценнее даже собственной жизни. Это, безусловно, отклонение от видовой нормы поведения, потому что описанный импульс противоречит инстинкту самосохранения. Этот импульс может быть связан как с повышенными способностями (талант), так и со средними, и это показывает его самостоятельность среди прочих импульсов поведения, уже описанных в психологии. Этот же признак лежит в основе этики, где интересы коллектива, пусть даже дурно понятые, превалируют над жаждой жизни и заботой о собственном потомстве. Особи, обладающие этим признаком, совершают (и не могут не совершать) поступки, которые, суммируясь, ломают инерцию традиции и дают толчок созданию новых этносов.
И самое курьезное, что эффект, порождаемый этим признаком, видели и видят, все люди; больше того, даже сама эта особенность известна как «страсть», но в обывательском словоупотреблении так стали называть любое сильное желание, а иронически – просто любое, даже слабое влечение. Поэтому для целей научного анализа мы предложим новый термин – пассионарность (от лат. passio), исключив из содержания его животные инстинкты и капризы, служащие симптомами разболтанной психики, а равно душевные болезни, потому что хотя пассионарность, конечно, уклонение от видовой нормы, но отнюдь не патологическое.
Собственно говоря, пассионарность имеют почти все люди, но в чрезвычайно разных дозах. Она проявляется в различных качествах: властолюбии, гордости, тщеславии, алчности, зависти и т. п., которые с равной легкостью порождают подвиги и преступления, созидание и разрушение, благо и зло, но не оставляют места равнодушию. Общим моментом является именно тот, который важен для нашей проблемы: способность и стремление к изменению окружения. Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии – не могут рассчитать последствия своих поступков и, даже предвидя гибель, удержаться от их свершения. Это очень важное обстоятельство, указывающее, что пассионарность находится не в сознании людей, а в подсознании.
Ярким примером пассионария может служить Наполеон I. После египетского похода он стал богатым настолько, что мог прожить остаток жизни без труда. Обыватель так бы и поступил. Наполеон же принял на себя нагрузку непомерной тяжести, с огромным риском и печальным концом. Модусом ею пассионарности было властолюбие. Его тщеславные маршалы ограничивались стремлением к почестям.
Парижские буржуа, потребовавшие в 1814 г. сдачи города русским, кричали: «Мы хотим не воевать, а торговать!» Это алчность, но не очень сильная, потому что инстинкт самосохранения ее ограничивал. Французские крестьяне того же времени стремились к тому, чтобы тратить силы на приобретение богатства, уже заведомо без риска для жизни, но среди них были и такие, которые ограничивались поддержанием имеющегося достатка, удовлетворяя свою гордость выигрышами у соседей в кегли или домино. Их пассионарность была так мала, что уравновешивалась инстинктом самосохранения, что создает «гармонию» психической структуры. Это – вторая, наиболее многочисленная часть населения.
У третьей группы населения активность имеет иной характер, нежели у гармоничных особей, находящихся у нулевой точки отсчета, и по существу диаметрально противоположна пассионарности. В истории эта группа, которую мы будем называть субпассионариями, наиболее ярко представлена «бродягами», иногда становящимися солдатами-наемниками. В средние века они шли в ландскнехты, в XX в. – в иностранный легион. Они не изменяют мир и не сохраняют его, а существуют за его счет. В силу своей подвижности они часто играют важную роль в судьбах этносов, совершая вместе с пассионариями завоевания и перевороты. Но если пассионарии могут проявить себя без этих «бродяг-солдат», как можно их условно назвать, то те – ничто без пассионариев, ибо сами они не умеют поставить себе ни цели, ни организоваться. Максимум, на который они способны, – это разбой или гангстеризм, жертвой которого становятся носители нулевой пассионарности, т. е. основная масса населения. Но в таком случае «бродяги» обречены: их выслеживают и уничтожают.
Есть соблазн сопоставить пассионариев с «героями, ведущими толпу», а «бродяг-солдат» назвать «ведомыми», но на самом деле механизм действия не столь прост. Испанские Габсбурги и французские Бурбоны, за исключением основателей династий, были заурядными людьми, равно как и большая часть их придворных. Но идальго и шевалье, негоцианты и корсары, миссионеры и конкистадоры, гуманисты и художники – все они создавали такое внутреннее напряжение, что политика Испании XVI и Франции XVI–XVII вв., если изобразить ее как составляющую этногенетического процесса, отражала огромную пассионарность этих этносов.
Остановимся на этом подробнее. «Бродяги-солдаты» как характерологический тип отличаются повышенной реактивностью и соответственно пониженной целеустремленностью. Их активность возникает за счет внешних раздражителей, вызывающих импульсивную реакцию, без расчета и соображений. Такой образ поведения самоубийствен, даже если он не граничит с патологией. У гармоничных людей реактивность уравновешивается слабыми импульсами пассионарности, благодаря чему они соразмеряют свои поступки с заботой о себе, детях и друзьях. Пассионариями же в полном смысле слова мы называем тех людей, у которых инстинктивные импульсы самосохранения подавлены стремлением к реальной или иллюзорной цели. Деятельность их неизбежно направлена не на самосохранение или минутное самоудовлетворение, а на изменение окружения, хотя заслуга принадлежит не их воле, а их конституции. Итак, в основе трех характеристик лежит лишь разная степень выраженности одного признака – пассионарности, а не качественное деление на «героев» и «толпу». Именно поэтому третью группу мы и назвали субпассионариями.
Особенно важно не смешивать отмеченные выше характерологические типы внутри этноса: пассионариев, субпассионариев и основную массу населения с подразделениями классовыми, сословными или этнографическими. Любое из последних включает в себя все три типа, и, наоборот, каждый из типов находится в составе любого класса или сословия. Например, в эпоху расцвета феодализма далеко не все феодалы были пассионариями. Большая часть их сидела в своих замках, собирала имущество, воспитывала детей и с неохотой несла воинскую повинность сеньору, выражавшуюся в участии в войнах в течение 40 дней в год. Зато в крестовые походы добровольно устремлялись тысячи простых людей, бросая семью и родину, причем только часть из них, нанимаемая королями и герцогами за деньги, рассматривается нами как субпассионарии, искавшие «карьеры и фортуны». Многие пилигримы-фанатики были наделены высокой пассионарностью. И даже при образовании этноса инициативная группа никогда не состоит из людей одного типа. Приведем несколько примеров.
Обратимся к такому яркому периоду мировой истории, как эпоха Мухаммеда и первых халифов. Сам Мухаммед и его сподвижники Абу-Бекр и Омар, несомненно, были пассионариями, но Осман, третий халиф, по складу принадлежал к разряду «обывателей». Его потому и поставили халифом, что разбившиеся на партии мусульманские пассионарии предпочитали иметь во главе государства нейтральную фигуру. Осман провел на высокие должности своих родственников, в числе которых были и совсем неактивные люди, и субпассионарии, и пассионарные «лицемерные мусульмане», как их называли за то, что они на словах признали ислам, но в душе остались язычниками, например Моавия ибн Абу-Суфьян, сын врага Мухаммеда. Это вызвало недовольство пассионариев, сражавшихся за дело ислама, и они убили Османа.
В последовавшей внутренней войне во всех трех партиях: фанатиков-хариджитов, шиитов – сторонников Алия и «лицемерных мусульман», защищавших Омейядов, – опять-таки фигурировали люди всех трех типов, и все они гибли на полях сражений. Так как пассионариев было мало, то их убыль сказалась на пассионарном напряжении халифата, которое снизилось до уровня, при котором стала возможной координация управления в масштабах всего государства – от Инда до Атлантики.
А вот другой, более близкий и столь же наглядный пример. Земское ополчение, освободившее в 1613 г. Москву от поляков, включало в себя много пассионариев, но избрало на престол тихого, сугубо неактивного «Мишу Романова» за то, что он был «умом зело скуден» и поэтому помех не чинил, не был пассионарием. Да и многие бояре, сидевшие в думе «брады уставя», отнюдь не были пассионариями. Зато высокой пассионарностью обладали Иван Болотников, хитрый интриган Василий Шуйский, атаманы Трубецкой и Заруцкий, Захар и Прокопий Ляпуновы, Козьма Минин, Дмитрий Пожарский, Марина Мнишек, Авраамий Палицын и Александр Лисовский. А вокруг каждого из них теснились пассионарии, не прославившие себя в веках, субпассионарии, нашедшие себе применение, и толпы сдвинутых с мест и увлеченных потоком событий представителей основной массы населения. С точки зрения истории общественных отношений «смутное время» – кризис; для истории культуры – упадок; для этнической истории – взрыв пассионарности и связанный с ним перегрев, охлажденный пролитой кровью. Пассионарность как огонь; она и греет и сжигает. Тяжко, когда ее мало, страшно, когда ее много; оптимальная точка где-то посредине, но задержаться на ней, увы, нельзя, потому что всегда идет процесс либо накала, либо охлаждения.
Итак, во всех видимых простым глазом и изучаемых историей конструкциях присутствуют все три типа людей. Без сочетания этих трех элементов конструкция разваливается, а этногенез не идет. Теперь покажем на нескольких примерах, как «выглядит» пассионарность отдельных людей.
Александр Македонский имел в своей маленькой Пелле все, что было нужно человеку: пища в избытке, женщин достаточно; охота, развлечения, беседы с Аристотелем… и все-таки он бросился на Беотию, на Персию, а затем – на Согдиану и Индию, вопреки сопротивлению даже тех воинов и полководцев, которые вначале охотно шли за ним. Предположим, что для Македонии были нужны территориальные приобретения в Греции, ну в крайнем случае в Малой Азии и Сирии, но уж с саками и индусами у македонян никаких счетов не было, и жить в столь экзотических местах они не соглашались даже после победы, так что пришлось ставить в Бактрии гарнизоны из нанятых греков. Наоборот, раны, лишения и тоска по родине сделали македонскую армию к концу кампании малобоеспособной. Об этом прямо заявил Александру его сподвижник Кен, но для нас любопытнее речь самого царя, его доводы, которыми он соблазнял воинов продолжать поход.
Перечислив сделанные завоевания, он заявил: «Людям, которые переносят труды и опасности ради великой цели, сладостно жить в доблести и умирать, оставляя по себе бессмертную славу… Что совершили бы мы великого и прекрасного, если бы сидели в Македонии и считали, что с нас хватит жить спокойно: охранять свою землю и только отгонять от нее соседей… которые нам враждебны» (Арриан, V, 26–27).
Это программа человека, ставящего свою жажду славы выше собственного благополучия и интересов своей страны. При этом сам он пренебрегал усладами, на деньги для собственных удовольствий был очень скуп, но благодеяния сыпал щедрой рукой. Одно качество, доведенное до крайности, отмечают у Александра и Арриан и Плутарх: честолюбие и гордость, т. е. проявление описанного нами качества пассионарности. Этого избытка энергии оказалось достаточно не только для побед, но и для того, чтобы принудить своих подданных вести войну в далекой Азии, которая им была совсем не нужна.
Конечно, многие соратники Александра: Пердикка, Клирт, Селевк, Птолемей и др. – тоже обладали пассионарностью и искренне сочувствовали делу своего царя, благодаря чему удалось увлечь в поход простых македонян и греков. Не один человек, а целая плеяда пассионарных людей смогла сломить персидскую монархию и создать на ее месте несколько эллинистических государств. Но это и есть тот протекавший в истории процесс, породивший явление, именуемое «эллинизмом», роль которого в этногенезе Ближнего Востока несомненна.
Теперь рассмотрим несколько персон светлых, принесших себя в жертву людям. Ян Гус боролся против безобразий в католической церкви, находившейся в состоянии развала. На Констанцском соборе никто не собирался всерьез отстаивать право духовенства на пьянство, взятки и разврат, но по политическим причинам Гусу было предложено отречься от критики церкви. Если бы Гус преследовал личные цели, он подписал бы отречение и, вернувшись в Прагу, или объявил его вынужденным, или, подчинившись власти католической церкви, жил бы тихо, не вступая в борьбу. Гус предпочел идти на костер. Его пассионарное напряжение приняло форму не честолюбия или славолюбия, а ревности к своей идее, вообще говоря, не оригинальной. Так же поступил протопоп Аввакум, сходными мотивами руководствовалась Жанна д’Арк. Их пассионарность была столь сильна, что они не могли лукавить даже ради спасения жизни. А искренность и непреклонность их поведения, не вызывающая сомнения ни у кого, очевидно, диктовалась особенностями психофизиологической конституции, описанной выше.
Но смогли ли они одни поднять такие мощные движения, как разгром Англии, Гуситскую войну или Раскол? Нет, если бы вокруг Жанны д’Арк не группировались такие храбрецы, как Дюнуа, Ля Гир и их сподвижники, то смерть ее была бы напрасной. Франция XV в. кипела пассионарностью, и Жанна просто наметила цель двумя словами: «La Belle France». И всем стало вдруг ясно, что надо отстаивать и за что не жаль погибнуть. А обыватели, в том числе король Карл VII, съели каштаны, вынутые для них из огня пассионариями.
Если бы в Чехии были пассионарны только Ян Гус и Иероним Пражский, то Жижка и братья Прокопы не смогли бы собрать на горе Табор тысячи людей, возмущенных предательством Констанцского собора и гибелью праведника. Пассионариев в XV в. там было достаточно для того, чтобы увлечь целый народ на войну. Да и Аввакум был не один; самосожжения старообрядцев после его казни показывают, что на Руси было много ему подобных. Вспомним, что там, где пассионарность этноса снизилась, как, например, в Византии, героическое поведение Константина Палеолога не могло увлечь в 1453 г. население Константинополя на оборону его стен от турок. Жители города позволяли себя убивать, но не нашли в себе мужества (которое было в избытке у их предков), чтобы поднять оружие.
Мощный пассионарный стимул, проявляющийся в алчности, толкал испанских идальго, французских и английских дворян, голландских бюргеров на конкистадорство, корсарство, флибустьерство.

Не все они были субпассионарны, т. е. «бродяги-солдаты», хотя последних и было большинство. Дома многие из них имели семьи и обеспеченную жизнь. В Вест-и Ост-Индиях их ждали, кроме битв, цинга, малярия, холера. Вот цифры из письма испанского капитана, перехваченного и опубликованного англичанами: «За 20 лет на острова (Филиппинские) приехало 14 тыс. испанцев. Живы из них только тысяча. Остальные 13 тыс. умерли от болезней, погибли в сражениях или по другим причинам» 17. Способ обогащения был явно невыгоден, тем более что вернувшиеся (даже не инвалидами) быстро прокучивали свои богатства. Это было психологически неизбежно, ибо после страшного напряжения наступала нервная реакция, требовавшая разрядки. И все-таки они шли, поколение за поколением, так как внутреннее напряжение пассионарности не давало им возможности сидеть на месте. В результате ими были созданы центральноамериканский и южноамериканский и филиппинский этносы.
Во всех приведенных примерах подчеркивалось, что признак пассионарности был характерен для этноса, а не только для какого-то одного человека. Внимание на отдельных личностях мы сосредоточили с той целью, чтобы наиболее выпукло обрисовать признак. В действительности процессы проходят сложнее, хотя и не до такой степени, чтобы их было трудно анализировать. Наоборот предлагаемая концепция весьма облегчает анализ историко-географических и этнографических явлений, в чем и состоит ее практическое значение.

Природа пассионарности

До сих пор мы сосредоточивали свое внимание на психологическом моменте, который как будто не имеет отношения к явлениям природы. Однако это не так. Через психологию мы подходим к решению проблем географических, ныне поставленных во всей мировой науке.
Заметим, что вся ландшафтная оболочка Земли в разной степени переоформлена людьми, вследствие повторного создавания искусственной, вторичной сферы антропогенных ландшафтов. Антропосфера мозаична вследствие многообразия процессов деятельности тех или иных этносов, в зависимости от характера и направления динамики их исторических судеб. Следовательно, антропосферу можно считать продуктом кристаллизации законченных и протекающих процессов этногенеза; поэтому предпочтительнее называть ее этносферой, а этногенез рассматривать как один из антропогенных факторов.
Выше было отмечено, что реликтовые этносы стабильны и входят в состав биоценозов населяемых ими регионов как верхнее, завершающее звено. В биоценозах идет постоянный процесс, названный Т. Гексли конверсией. Цикл конверсии – это механизм, обеспечивающий циркуляцию энергии среди растений и животных одного местообитания, т. е. обмен веществ в данном экологическом сообществе. Для сохранения геобиоценоза необходимо, чтобы циркуляция энергии поддерживалась и усиливалась. Последнее важно как страховка против экзогенных воздействий: войн, эпидемий, стихийных бедствий. На преодоление этих трудностей уходят усилия этнического сообщества, которое в стабильном состоянии лишено агрессивности и, следовательно, не способно к активному изменению природы.
Зато при динамическом состоянии этноса ландшафтогенные процессы возникают стихийно. Ф. Осборн (США) в 1948 г. писал: «История нации (американской) за прошлый век, с точки зрения использования природных богатств, является беспримерной… Фактически это история человеческой энергии, безрассудной и бесконтрольной» 18. Но то же можно сказать об этнической истории Северной Америки. Истребление индейцев, торговля неграми, захват Техаса скваттерами в 1836 г., расправа с франко-индейскими метисами в Канаде в 1886 г., деятельность золотоискателей в Калифорнии и на Аляске – все это совершалось столь же неорганизованно и бесконтрольно, как и истребление лесов ради хлопчатника в южных штатах США, уничтожение бизонов, распашка прерий (вызвавшая эрозию почв) и хищническая деятельность меховых компаний в Канаде.
Но это явление отнюдь не единично. По тому же принципу производились арабское вторжение в Восточную Африку, а голландское – в Южную. Тем же способом китайцы захватили джунгли южнее Янцзы, предки полинезийцев – острова Тихого океана, кельты – Европу (в I тысячелетии до н. э.), а арьи – Индию (во II тысячелетии до н. э.) и т. д.; примерам несть числа. Следовательно, мы столкнулись с повторяющимся переходом этносов в динамическое состояние. При этом у них возрастают агрессивность и адаптивные способности, позволяющие применяться к новым условиям существования. Это и есть процессы этногенеза.
Обязательным условием возникновения и течения процесса этногенеза вплоть до затухания его, после чего этнос превращается в реликт, является его пассионарность, т. е. способность к целенаправленным сверхнапряжениям. Объяснить ее мы пока можем, лишь приняв гипотезу, т. е. суждение, обобщающее отмеченные факты, но не исключающее возможности появления других, более изящных объяснений: пассионарность – это органическая способность организма абсорбировать энергию внешней среды и выдавать ее в виде работы. У людей эта способность колеблется настолько сильно, что иногда ее импульсы ломают инстинкт самосохранения, как индивидуального, так и видового, вследствие чего некоторые люди, по нашей терминологии – пассионарии, совершают и не могут не совершать поступки, ведущие к изменению их окружения. Это изменение касается в равной степени природной среды и отношений внутри человеческих сообществ, т. е. этносов. Следовательно, пассионарность имеет энергетическую природу, преломляющуюся через психические особенности, стимулирующие повышенную активность носителей этого признака, создающего и разрушающего ландшафты, народы и культуры.
Академик В. И. Вернадский писал: «Все живое представляет непрерывно изменяющуюся совокупность организмов, между собою связанных и подверженных эволюционному процессу в течение геологического времени… Чем более длительно существование, если нет никаких равноценных явлений, действующих в противоположную сторону, тем ближе к нулю будет свободная энергия», т. е. «энергия живого вещества, которая проявляется в сторону, обратную энтропии. Ибо действием живого вещества создается развитие свободной энергии, способной производить работу» 19.
Итак, занятия историей, этнографией и даже психологией позволили вернуться к природоведению в полном смысле слова. Поскольку люди входят в биосферу Земли, они не могут избегнуть воздействия биохимических процессов, формирующих их подсознание или сферу эмоций. А эмоции не в меньшей степени, чем сознание, толкают людей на поступки, которые интегрируются в этногенные и ландшафтогенные процессы. Разница же между сознательной и эмоциональной областями поведения этнических сообществ в том, что первая подчиняется закону спонтанного общественного развития, а вторая связана с энергетическими толчками. В результате возникает пассионарное поколение, постепенно утрачивающее инерцию пассионарности из-за сопротивления среды и переходящее к реликтовому состоянию этно-ландшафтного равновесия.




Приведённая выше статья Л. Н. Гумилева была опубликована в журнале «Природа» (1970, № 1, 2) вместе со статьёй Ю. В. Бромлея «К вопросу о сущности этноса». Через год в том же журнале «Природа» (1971, № 2) по этим двум статьям развернулась дискуссия. В неё вошли статьи:
В. И. Козлов. Что же такое этнос?
Б. И. Кузнецов. Проверка гипотезы Л. Н. Гумилева
М. И. Артамонов. Снова «герои» и «толпа»
Ю. К. Ефремов. Важное звено в цепи связей человека с природой
Л. Н. Гумилев. Этногенез – природный процесс
Ю. В. Бромлей. Несколько замечаний о социальных и природных факторах этногенеза
Дискуссия была предварена вступлением от редакции:
«Опубликованные в № 1 и 2 „Природы“ за 1970 г. статьи Л. Н. Гумилева и Ю. В. Бромлея по определению понятия „этнос“ и проблемам этногенеза вызвали большой интерес у читателей. Дискуссия по этим вопросам была продолжена в № 8 нашего журнала за тот же год. Ниже публикуются другие поступившие в „Природу“ статьи, а также заключительные выступления Л. Н. Гумилева и Ю. В. Бромлея.
В ходе дискуссии выявились два основных подхода к затронутым проблемам, в одном из которых делается акцент на биологические и психологические факторы, в другом – на факторы социальные. Расхождения между этими подходами частично объясняются различным употреблением самого термина „этнос“ и отражают большую сложность и недостаточную разработанность некоторых проблем. В то же время дискуссия показала возможность и плодотворность комплексного, социобиологического подхода к решению отдельных вопросов.
В целом воздействие биологических факторов на этнические процессы (особенно на этногенез народов), очевидно, не вызывает сомнений. Однако рассмотрение этого вопроса требует осторожности, непременного учета определяющего влияния социально-экономических факторов. Рассмотрение этнической истории вне связи с социально-общественным развитием человечества не только не помогает решению вопроса, но, напротив, затрудняет ее правильное понимание».
Ниже приводятся те статьи дискуссии, публиковать которые у издательства есть возможность. Остальные приведены в комментариях в виде цитат.

Последний раз редактировалось Dar; 22.09.2014 в 16:47.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 16:48   #4
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Б. И. Кузнецов. Проверка гипотезы Гумилева


Статья Л. Н. Гумилева – примечательное явление в нашей науке как по своей оригинальности, так и по важности проблем, которые в ней подняты. Но, как известно, любая теория проверяется практикой, а последней в данном случае является интерпретация этногенеза и истории народов, особенно в тех случаях, когда эта история известна отрывочно. Будучи по специальности востоковедом, я много занимался историей Тибета и Китая. Должен сказать, что светская история Тибета до сих пор ни на одном языке не написана, а история Китая представляет собой преимущественно простой перечень имен, географических названий и событий, интерпретация которых заставляет себя ждать.
В статье Л. Н. Гумилева имеется два тезиса: этнос рассматривается как явление природы, а пассионарность (казалось бы, просто чувство людей) – как одна из форм энергии. Вытекающая отсюда концепция этногенеза как медленного убывания пассионарности, приводящая на определенном этапе развития к равновесию этноса со средой, стройна, закончена; но прежде чем выразить свое согласие, необходимо проверить предложенную гипотезу. Возьмем историю Тибета, наиболее мне знакомую.
В начале нашей эры Тибет был заселен народами, близкими к скифам (Шаншун) и монголоидными кянами, предками тибетцев. До VII в. н. э. история Тибета неизвестна. Это показывает, что в Тибете исторические процессы шли столь вяло, что китайцы, весьма детально описывавшие села своих соседей, не уделили Южному Тибету никакого внимания. Согласно концепции Л. Н. Гумилева, этот период (до VII в.) можно рассматривать как исходное положение перед началом процесса этногенеза.
В VII в. тибетские цари Намри и Сонцен за короткое время объединили Тибет. В дальнейшем это вызвало поглощение скифского элемента монголоидным. Уже во второй половине VII в. Тибет превратился в сильное, агрессивное государство, интенсивной культурной жизнью, разившейся в насаждении буддизма и индийской культуры – явление, аналогичное крещению Руси. Исходя из концепции Гумилева, этот период можно понять как фазу исторического становления.
В течение 200 лет Тибет удерживал гегемонию в Центральной Азии, соперничая с многолюдным и могущественным Танским Китаем. Одновременно внутри Тибета шла жестокая борьба между аристократией, исповедовавшей древнюю религию бон, и царями, опиравшимися на общину монахов (буддистов). Этот насыщенный событиями период – фаза исторического существования. В IX в. обе стороны истощили себя во внутренней борьбе и внутренних войнах, после чего Тибет распался на составные части и вступил в фазу исторического упадка, причем его история снова становится неизвестной.
Принцип пассионарности объясняет этот ход событий. Видимо, вспышка пассионарности произошла в VII в. Она способствовала метизации ранее изолированных племен, вследствие чего создался исторически известный нам тибетский этнос. Следами былой разобщенности тибетских племен остается до сих пор сохранившееся разнообразие тибетских диалектов, законсервированное феодальной структурой общества. За короткий период интенсивного существования Тибетского государства разные племена слились в единый этнос, а диалекты продолжали существовать, ибо глоттогенез (происхождение языка) не совпадает с этногенезом.
Быстрая утрата Тибетом политического господства в Центральной Азии также легко объяснима за счет падения уровня пассионарного напряжения. Именно тибетские пассионарии принимали участие в походах на Китай, Индию и даже Монголию; они же истребляли друг друга либо во имя «желтой веры» (буддизма), либо во славу древней религии бон. Количество пассионариев уменьшалось, и когда оно стало совсем малым, обособились отдельные области Тибета, ранее сдерживаемые железной рукой лхасских царей. При этом надо отметить, что подлинно пассионарными можно считать всего трех царей: основателя государства Намри, его сына Сонцэна и Кхрисрона (755–790). Очевидно, пассионарность не была достоянием господствующих классов, что и соответствует идее Л. Н. Гумилева.
Итак, предложенная Л. Н. Гумилевым схема применима к конкретному, новому материалу. Несомненно, также, что описанная Л. Н. Гумилевым закономерность существует одновременно с развитием производственных отношений, постоянно взаимодействуя с ними. А это значит, что предложенная оригинальная концепция взаимодействия природы и общества отвечает на вопросы, поставленные в советской этнографической науке.



М. И. Артамонов. Снова «герои» и «толпа»?

В своей статье «Этногенез и этносфера» Л. Н. Гумилев высказал мысль о том, что этническая общность возникает в процессе взаимодействия внутри человеческого коллектива, что совокупность унаследованных от предков и выработанных житейской практикой признаков такой общности передается путем воспитания и обучения. Поскольку дело касается более или менее замкнутых коллективов, свойственная им традиция обладает особенностями, отличающими членов одного коллектива от другого. Этническая традиция обладает также некоторой ограниченной изменчивостью в разных подразделениях и группах охваченного ею общества. К этому следует добавить, что этническая традиция не остается неизменной и во времени, причем в стереотипе поведения данного коллектива имеются два рода признаков: динамические и консервативные, одни изменчивые, а другие устойчивые, связывающие различные его поколения в течение длительного времени. Преимущественно в числе последних и заключаются особенности, отличающие один этнос от другого. Таким образом, этнос не имеет ничего общего с видом или породой в животном или растительном мире, т. е. этнос не биологическая, а социальная категория.
Этнос – аморфная структура и не может иметь четких очертаний; соседние народы нередко смешиваются между собой. Однако при смешивании роль компонентов неодинаковая, определяющее значение получает один из них (самый многочисленный или главенствующий), в результате чего его этнические признаки становятся особенностями другого, хотя и с некоторыми элементами субстрата. Путем смешивания иногда возникают новые народы. Так, например, русский народ возник из смешивания древних славян с балтами и финнами с преобладающей ролью славян в этом процессе. Отличие русского народа от белорусского находится в зависимости от того, что субстратом первого из них были главным образом финны, а второго – балты.
Биологическим путем люди наследуют от своих предков расовые черты и психические свойства, или темперамент, но то и другое не входит в число собственно этнических признаков. Одна и та же раса представлена многими этносами (народами), а один и тот же народ состоит из представителей различных расовых типов, особенно если дело касается рас второго и третьего порядка. Люди различных расовых типов и разных темпераментов имеются во всех этносах, и в этом отношении последние могут различаться между собой только преобладанием тех или других в своем составе. Все признаки этнического характера прививаются воспитанием и обучением, усвоением понятий и порядков, существующих в данной этнической среде.
Самый важный способ связи между людьми – язык. Посредством его они усваивают знания и опыт своих предков и современников. Казалось бы, язык должен быть основным признаком этноса. На самом деле это не совсем так. Существуют разные народы с одним и тем же языком (англичане, янки, новозеландцы и др.) и, что самое удивительное, известны этносы с разными языками. Тем не менее, язык – важнейший признак этноса. Без общего языка как средства коммуникации возникновение этноса невозможно, но в дальнейшем своем существовании части уже сложившегося этноса могут усвоить разные языки и вместе с тем сохранить другие черты этнической общности.
Верно, что природа накладывает особый отпечаток на организмы, что люди приспосабливаются к определенному ландшафту, но при чем здесь этнос? В одном и том же, во всяком случае – в сходных ландшафтах существуют различные этносы (немцы, поляки, чехи), и наоборот – один и тот же этнос занимает страны с разными географическими условиями (русские – лес, степь).
Что касается формирования этносов, то оно происходит, конечно, во взаимодействии с географической средой, прежде всего – через хозяйство данного человеческого коллектива, но сводить возникновение этносов к различиям в ландшафтах столь же неправильно, как и относить этнос к биологическому типу. Человек тем и отличается от животного, что он способен не только пассивно приспосабливаться к природе, но и приспосабливать природу к своим нуждам. Зависимость человека от природы тем меньше, чем выше его культурный уровень. Это прописная истина, но в данном случае важно подчеркнуть все возрастающую активность человечества по отношению к природе. Разные группы людей, связанных между собой в процессе борьбы за существование, вырабатывали различные (хотя бы только в деталях) способы использования одной и той же природной среды и тем самым создавали различные этносы. Люди «вписываются» в природу по-разному и вовсе не только потому, что природные условия, с которыми они имеют дело, различные, но и потому, что они сами разные.
Самое слабое место в построении Л. Н. Гумилева – его теория пассионарности. Этнические трансформации он объясняет появлением людей с сильной страстью к целенаправленной деятельности. Увлекая за собой менее активных («субпассионариев»), они ломают инертные традиции и создают новые этносы. Как бы ни открещивался автор этой теории от старого учения о героях и толпе *1, в ней нет ничего нового, кроме, разве названия героя «пассионарием». Ненадобности поэтому вновь обсуждать этот вопрос и достаточно только напомнить, что деятельность пассионариев встречает поддержку и активное содействие только в тех случаях, когда идет навстречу созревшим стремлениям «толпы», и увенчивается успехом лишь при наличии соответствующих условий. Нет надобности отрицать роль личности в истории, но и преувеличивать ее значение тоже не приходится.
К тому же не следует путать этнические изменения с переменами другого порядка, например с политическими, хотя эти последние также относятся к числу факторов этнической изменчивости. Все же связь их с этническими признаками настолько опосредственная, что прямой зависимости между ними усмотреть невозможно. Этногенез связан со всем сторонами жизни общества, но он не совпадает ни с одной из них и обладает своей собственной линией развития. Этнос остается одним и тем же, несмотря на революционные перевороты в области техники, поли тики, идеологии и т. д., и вместе тем изменяется, казалось бы, без всяких видимых причин. Причины, конечно, есть, но они в большинстве случаев не прямого, а косвенного действия и сказываются далеко не сразу после своего возникновения. Народ можно истребить или ассимилировать, но в других случаях его изменение идет своим собственным, не поддающимся внешнему контролю путем. Экономические, культурные и политические связи приводят к этническому сближению и даже к слиянию народов путем ассимиляции одного другим, и наоборот, разобщение способствует превращению отделившихся частей одного народа в разные народы, но это процессы длительного действия и тоже не поддающиеся регулированию.
Свои суждения Л. Н. Гумилев подкрепляет многочисленными и разнообразными примерами, делающими честь его эрудированности, но, как правило, бьющими мимо цели, так как этнические изменения он отождествляет с историческими событиями совершенно иного порядка. Римский народ действительно формировался в процессе истории Римского государства, но его распространение никогда не совпадало с границами этого государства, и римское гражданство далеко не всегда означало принадлежность облеченного его правами к римскому этносу. Точно так же и этническое становление византийцев нельзя отождествлять с историей Византийской империи, ядро которой составляли греки. Но византийская культура была распространена среди ряда других народов, как входивших, так и не входивших в состав этой империи. И римская, и византийская культуры играли важную роль в формировании и распространении римского и византийского (греческого) этносов, но и та и другая, наслаиваясь на другие этнические культуры, далеко не всегда оказывались в состоянии погасить их своеобразие и объединить в этническом отношении все население даже только в границах Римского или Византийского государств. Л. Н. Гумилев сам вынужден ввести понятие «суперэтнической культуры» для обозначения тех общностей, которые охватывали различные этнические образования с общими элементами культуры, например с одной религией, но в остальном сохранявшие свою этническую обособленность.
Формирование нового этноса начинается не со стремления небольшого числа «пассионариев» к целенаправленной деятельности, а с радикального изменения условий существования или, что чаще, смешивания одного этноса с другим. Что же касается повышенной активности представителей того или другого этноса, то она – результат не каких-то неведомых, чуть ли не космических причин, а обострения внешних или внутренних противоречий этого общества. Периоды простого воспроизводства и равновесия в жизни общества сменяются бурной перестройкой, получающей выражение то в переходе к новым формам хозяйственной деятельности, каким был, например, переход степняков от комплексного скотоводческо-земельческого хозяйства к кочевому скотоводству; то в переселениях; то в войнах с соседями; то в революциях; то в появлении новой религии и т. д. Возглавлявшие эти перевороты вожди, по терминологии Л. Н. Гумилева – пассионарии, не вызывают их из ничего, а чутко улавливают уже существующие помимо их тенденции и направляют их развитие.
Из определения этноса, данного Ю. В. Бромлеем *2, без всякого ущерба можно отбросить всю его последнюю часть, где говорится о психическом складе, сознании этнического единства и об эндогамии. Вполне достаточно оставить в этом определении только начало, а именно, что этнос, не в узком, а в любом смысле слова «представляет собой совокупность людей, обладающих относительно стабильными особенностями культуры» *3. Ничего другого он в себе не заключает и, что особенно важно, представляет собой не социальную организацию («социальный организм»), а аморфное состояние, принимающее любую социальную форму – племени, союза племен, государства, церкви, партии и т. д., и не одну, а одновременно нескольких. Что касается племени, народности, народа и национальности, то это не формы этноса, а всего только его синонимические обозначения.
Этнические отношения играют важную роль в истории. В этом мы убеждаемся на каждом шагу. Нет ничего опаснее этнической вражды внутри государства или между народами в разных государствах: она приводит к кровопролитным столкновениям, нередко – без очевидного повода. Практически существование этносов известно каждому, но оценка этого явления нередко бывает ошибочной из-за непонимания его сущности. Тем более важно поэтому уяснить теоретическое содержание этноса. Заблуждения в этом вопросе слишком дорого обходятся. Следует поэтому приветствовать научную дискуссию об этносе и надеяться, что она приведет к правильному решению назревшей проблемы. На мой взгляд, самое главное заключается в том, чтобы не смешивать этнос с биологическими категориями, какими являются расы, и с различными видами социальной организации, в чем, прежде всего, коренятся ошибки, в том числе и Л. Н. Гумилева.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 16:50   #5
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Л. Н. Гумилев. Этногенез – природный процесс


В основу исследования проблемы этногенеза нами положен известный постулат К. Маркса и Ф. Энгельса: «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории. Историю можно рассматривать с двух сторон, ее можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны непрерывно связаны; до тех пор, пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обуславливают друг друга» 1. Общественная форма движения материи, свойственная только человеку, стоит особняком от природных (механической, физической, химической и биологической), но постоянно взаимодействует с ними 2. Поприщем взаимодействия служат не только люди, но и элементы техносферы, которые «теряют природную способность к саморазвитию, и если их не поддерживать, могут только разрушаться» 3. Каждый человек, как и коллектив людей с техникой и доместикатами (ручные животные и культурные растения), подвержен воздействию как общественной, так и природных форм движения материи. Следовательно, при обобщении материала в единый доступный наблюдению и изучению комплекс, мы обязаны рассматривать его в двух ракурсах – со стороны социальной и со стороны природной. В первом ракурсе мы видим общественные организации: племенные союзы, государства, теократии, политические партии, философские школы и т. п. Во втором – этносы, т. е. коллективы людей, имеющие в каждом случае оригинальную структуру, неповторимый стереотип поведения и своеобразный ритм развития.
Определение В. И. Козлова: «Этнос – исторически сложившаяся социальная общность людей» – представляется мне недостаточным. Действительно, наличие социальных институтов превращает первичную популяцию сходных особей в этнос, но ведь и сами эти институты не могли бы найти приложение вне людей. Поэтому мы помещаем этнос в «зазоре» между природой и обществом. Географические условия могут способствовать либо зарождению нового этноса в комбинированных ландшафтах, либо миграциям (в ландшафтах монотонных) и вопрос о «незаконнорожденности» какого-либо этноса не имеет смысла.
Будучи последовательным противником расизма, я вижу «биологичность» этноса не в его анатомических и генетических чертах, а в поведенческих, в системе условных рефлексов, которые со времен И. П. Павлова рассматриваются как раздел биологии. С этим соглашается сам В. И. Козлов, вопреки своему тезису о «социальности» этноса. Например: «Зерна национализма не дали бы всходов, если бы они не питались, прежде всего, психологически естественной симпатией к людям того же языка, культуры, внешнего вида и т. п. и столь же естественной настороженностью по отношению к этнически чуждым людям». Это значит, что этническая близость – ощущение, т. е. явление природного порядка, а не умозрений, что тут же подтверждает сам В. И. Козлов фразой: «Дети – безнациональны и теряют это свойство» при получении информации от взрослых, «а также при контактах с людьми другой этнической принадлежности». Значит, в основе этноса лежит стереотип поведения и противопоставления «нас» – «чужим», что и требовалось доказать.
Перейдем к связи этнологии с географией. В. И. Козлов утверждает, что «родоплеменная форма социальной организации была универсальным этапом в развитии всех народов мира… вне зависимости от природных условий». Но он же пишет, что «природные условия территории влияют на жизнь людей, отражаясь в некоторых особенностях их хозяйственной деятельности, культуры, быта и психики». А далее В. И. Козлов говорит: «переселенцы-земледельцы, например, будут стараться и на новом песте заниматься земледелием, а скотоводы – скотоводством, со всеми обусловленными этими особенностями их жизни, чертами культуры и быта; называть же это свойство этическим нет оснований». Все три тезиса исключают друг друга *1, и чему верить, не ясно.

Верно, что социальная формация не зависит от характера ландшафтов. Но ведь племена, носители этой социальной системы, от них зависели полностью. Одни охотились за мамонтами, другие ловили рыбу, третьи собирали дикорастущие злаки и т. д. Они различались языком, бытовыми навыками, обрядами и внешним обликом, потому что приспособление к ландшафтам себя и ландшафтов к себе влекло за собой этническую дивергенцию, благодаря которой человек оказался и пластичным и способным активно влиять на географическую среду, почему мы и предложили называть мозаичную антропосферу – этносферой. Прогресс общественных отношений шел своим путем, значит, то, на что влияют природные условия, не социально *2.
Если соединить содержание всех трех цитат, то будет воспроизведен именно мой тезис: этнос связан с природными условиями, а социальная структура от них не зависит. Значит, этническая целостность по природе социальна.
Но вот в чем я не могу согласиться с В. И. Козловым, так это с воспроизведением им взгляда Ш. Монтекскье, согласно которому не только хозяйственная деятельность и быт, но и психика определяется природными условиями. Природа Норвегии за последние 2000 лет не изменилась, однако походы викингов, людей специфического психического склада, происходили лишь в IX–XI вв., а до и после этого норвежцы ловили селедку и подчинялись то Дании, то Швеции. Следовательно, здесь мы наталкиваемся на явление иного порядка, с моей точки зрения – на пассионарность.
В. И. Козлов считает, что в древности «пассионарность не играла никакой роли… их (пассионариев) либо изгоняли из племени, либо просто убивали». В. И. Козлов понял идею почти правильно: пассионарии обречены. Но если бы они всегда погибали, не успев ничего сделать, то прогресс был бы невозможен.
Стремление во что бы то ни стало рассматривать этнос как «один из видов социальной близости» заставляет В. И. Козлова приводить примеры, говорящие об обратном. Так, утверждение, что «деление на свободных и рабов в Римской империи имело большее значение, чем принадлежность к тем или иным этническим группам», дает повод припомнить, что slavus означало – военнопленный, т. е. иноплеменник. Кроме того, были и рабы, воспитанные в «инкубаторах», т. е. по культуре и стереотипу – бесправные римляне. Гражданских прав они не имели, но возможности их были больше, чем у римских бедняков и провинциалов, так как мужчины были клиентами, а женщины – наложницами своих богатых господ, разделяя с ними выгоды их положения.
Не согласен я и с интерпретацией роли религии, опять-таки на приведенном В. И. Козловым примере. «Французы-католики рьяно уничтожали французов-протестантов (гугенотов), вынуждая их бежать в Англию; притесняемые протестантами-англичанами, католики-англичане искали помощи у католиков Франции». Нет, тут были политические коллизии, в которых принадлежность к той или иной вере была делом второстепенным. Суть в том, что гугенотство охватило провинции Франции с преобладанием национальных меньшинств: Ла-Рошель – столица кельтской Вандеи; часть населения Гаскони и Наварры – баски; крестьяне в Севеннах – потомки галлов. Все эти районы – древние противники французской короны. И наоборот, Париж, Шампань, Лотарингия – области, населенные некогда франками и бургундами, а также нынешняя Бельгия – были оплотом католицизма. До конца Столетней войны южная и югозападная Франция, где еще не говорили по-французски, боролась против засилья северной Франции и Парижа, сначала как альбигойцы, потом под знаменем Плантагенетов; затем они это продолжили, приняв кальвинизм. Лозунги менялись, а борьба шла, пока в XIX в. не закончилась этническая интеграция.
И, наконец, неужели В. И. Козлов всерьез считает, что безграмотные гасконские бароны, полудикие севенские горцы, удалые корсары Ла-Рошели или ремесленники предместий Парижа и Анжера в самом деле разбирались в тонкостях трактовки предопределения или пресуществления? Если же они, тем не менее, отдавали жизнь за мессу или библию, то, значит, то и другое оказалось символом их самоутверждения, а тем самым, индикатором глубинных противоречий (этнических), ибо на обеих сторонах сражались и крестьяне, и дворяне, и буржуа.
Не теологические догмы создают народы, а этносы, возникающие естественным путем, принимают новое исповедание веры, приспособляя его к своим особенностям. Конечно, сикхизм, упоминаемый В. И. Козловым, – религия, но не только религия. Ведь если бы кто-нибудь в Москве воспринял учение Нанака, то он все-таки не стал бы сикхом, и те его за своего не сочли бы. Выйдя из системы каст, сикхи создали новую этническую целостность. Это случай этнической дивергенции, довольно частый в истории.
Проф. М. И. Артамонов определяет этнос как «аморфное состояние, ничего общего не имеющее с видом или породой», т. е.
«этнос не биологическая, а социальная категория». Этот довольно-таки неясный тезис он поясняет примерами, заслуживающими разбора как в смысле достоверности, так и в плане доказательности. «Отличие русского народа от белорусского находится в зависимости от того, что субстратом первого были главным образом финны, а второго – балты». Но балты не селились в Полесье, а от Полоцка были отделены барьером финно-угорского племени ливов. Зато балтские племена ятвяги и голядь жили в Смоленском княжестве и около Вязьмы. Это показывает, что не метисация славян с аборигенами Восточной Европы определила разделение восточных славян на три группы. Здесь М. И. Артамонов противоречит себе, так как, если этнос – социальная категория, метисация не может влиять на его сложение.
Неясность изложения усугубляется тезисом: «Не следует путать этнические изменения с переменами другого порядка, например, с политическими, хотя последние тоже относятся к числу факторов этнической изменчивости». Тут противоречие, и непримиримое, в одной фразе, а между тем половина ее правильна. Разделение Белоруссии и Великоруссии – следствие исторической судьбы древней Руси. Западно-русские княжества оказались связанными с Литвой, восточные – с Золотой Ордой. Разная историческая судьба аккумулировала на западной окраине некоторые культурные черты, отличные от тех, которые сложились на восточной. Польская оккупация стабилизировала этнографические черты белорусского крестьянства, а население городов было ополячено и тем самым изъято из русского этноса. Налицо факторы социально-политической истории, а не биологическая гибридизация, которую М. И. Артамонов, вопреки собственному тезису, предложил считать решающим фактором этногенеза русских.
М. И. Артамонов пишет: «этническое становление византийцев нельзя отождествлять с историей Византийской империи, ядро которой составляли греки». Последнее просто неверно, так как, начиная с VI в., Македония, Фракия и Пелопоннес были заселены славянами, Эпир – албанцами, юг Малой Азии – исаврами, центр ее – галатами, север – лазами, восток – айсорами, а Сирия, хотя и имела греческую прослойку, но только в городах. Остается городское население Константинополя и других городов, где население было весьма пестрым, но использовало греческий язык как общепонятный.
Отсюда название византийцев, называвших себя ромеями, под коими понимались отнюдь не только потомки эллинов. Византийцы имели оригинальный стереотип поведения, внутреннюю структуру и противопоставляли себя всем прочим. В глазах современников это был этнос, а не просто смесь греков со славянами и армянами.
Явной передержкой служит отождествление явления пассионарности с умозрительной теорией «героев» и «толпы», причем полностью игнорируется раздел «природа пассионарности» со ссылками на теорию биосферы В. И. Вернадского. Искажение моей мысли делается для того, чтобы навязать мне совсем другую, заведомо слабую концепцию, которой я не высказывал и не разделяю.
А какова же собственная точка зрения М. И. Артамонова? Она столь эклектична, что ее просто нет. Утверждая, с одной стороны, что этнос – социальная категория, с другой, он заявляет, что «этнос – категория не только социальная, но и биологическая» 4 и что «этносы изменяются по собственным закономерностям, над которыми не властны ни политические, ни идеологические воздействия». В последнем он со мною согласен, но как согласовать эти три его заявления между собой?
И, наконец, неясна позиция М. И. Артамонова в отношении взаимодействия этноса и ландшафта. «Люди „вписываются“ в природу по-разному и вовсе не только потому, что природные условия, с которыми они имеют дело, различные, но и потому, что они сами разные». А в чем разность людей одной социальной формации, остается только гадать.
Наибольшее удивление вызывает последняя фраза статьи, где рекомендуется не путать этнос ни с биологическими, ни с социальными категориями (это мой тезис – Л. Г.), «в чем, прежде всего, коренятся ошибки, в том числе и Л. Н. Гумилева». Значит, «ошибкой» названо то, что Л. Н. Гумилев выдвинул научное положение, с которым М. И. Артамонов вынужден согласиться?!
Среди многих справедливых замечаний Ю. К. Ефремова объем статьи позволяет ответить лишь на последнее, но весьма существенное. Ю. Ефремов считает «мрачным выводом», что «стирание этнической раздробленности, вместе, скажем, уменьшением зависимости человека от различий среды, должно угрожать самому существованию человечества». Да, действительно, спасение людей в этнической пестроте, ибо она позволяет этим своеобразным антропоценозам устанавливать с природой отношения, оптимальные для обеих сторон. Ведь ландшафты разнообразны, биоценозы в них неповторимы, и, следовательно, формы адаптации должны быть в каждом отдельном случае различны.
Можно привести немало примеров этнической дивергенции при адаптации в разных ландшафтах. Так, группа голландских крестьян поселилась в южноафриканских владениях Голландии, и через несколько поколений там создался голландский субэтнос – буры. Английское завоевание 1900 г. и дальнейшее развитие в специфическом ландшафтном и этническом окружении повели к образованию даже нового языка, африкаанс, изменению черт национального характера африкандеров – уже не голландцев, а их потомков. Вот что рождает сочетание воздействия природы и исторической судьбы.
Таковы мои соображения относительно необходимости уточнить характер взаимодействия общественной и природных форм движения материи в этногенезе. Разумеется, это не исключает, что в будущем будет достигнуто глобальное плановое руководство хозяйством и культурой планеты Земля. Но это – социальная закономерность, отнюдь не мешающая отдельным антропоценозам (этносам) возникать, цвести и уступать место потомкам. Ибо это закон природы, которая не враг, а любящая мать человека. И она заслуживает внимания к себе и к своим законам.

Литература
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 16.
2 Б. Н. Семевский. Методологические основы географии. «Вестник Ленинградского университета», 1968, № 24, стр. 58–60.
3 С. В. Калесник. Проблема географической среды. «Вестник Ленинградского университета», 1968, № 12, стр. 94.
4 М. И. Артамонов. Болгарские культуры северного и западного Причерноморья. «Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР», Л., 1970, вып. 15, стр. 10.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 17:02   #6
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Л. Н. Гумилев. Опыт преодоления самообмана
(Глава 13 из книги «Поиски вымышленного царства»)


Мысль Изреченная



Для начала вернемся к проблеме значения для нас и нашего времени сочинений древних авторов. Кроме элементарно антикварного похода, целью которого является эстетическое восприятие, или, сказать по-русски, любование, возможны два познавательных аспекта, оба равно научных: источниковедческий и исторический.
В первом случае сочинение рассматривается как источник информации – иными словами, мы стремимся извлечь из него крупицу сведений и заполнить ею бездну нашего невежества. Как правило, это удается, но эффект, как мы уже видели, всегда меньше ожидаемого, потому что либо информация бывает неполноценна, либо мы сами воспринимаем ее неадекватно. Но избегнуть этого подхода нельзя, ибо только таким путем мы получаем первичные сведения, обрабатываемые затем приемами исторической критики.
Во втором случае, применяемом крайне редко, мы будем рассматривать литературное произведение как исторический факт или событие. В самом деле, чем отличается опубликование, например, тезисов Лютера, вывешенных 31 октября 1517 г. на дверях собора в городе Виттенберге, от битвы при Мариньяно, происшедшей на два года раньше?
Если судить по размаху последствий, то один бедный монах сделал больше, чем вся французская армия во главе с королем Франциском I. Но, даже если отвлечься от оценок, и то и другое для историка – факт, т. е. эталон исторического становления. Вот с этой позиции мы попробуем подойти к произведению древнерусской литературы «Слово о полку Игореве», отнюдь не собираясь соперничать с филологами-литературоведами, работающими другими методами и ставящими себе другие задачи. Мы посмотрим на предмет изучения глазами историка-номадиста, из глубины азиатских степей, чего до сих пор не делал никто.
С момента появления из мрака забвения «Слово о полку Игореве» (в дальнейшем – «Слово») начало вызывать споры. Сложились три точки зрения. Первая, господствующая ныне в литературоведении: «Слово» – памятник XII в., составленный современником, а возможно, даже участником описываемых в нем событий 1. Вторая: «Слово» – подделка XVIII в., когда началось увлечение экзотикой древности. Эта концепция и в настоящее время не умерла и представлена работами французского слависта А. Мазона 2 и советского историка А. А. Зимина 3, книга которого пока не опубликована и потому не может быть предметом обсуждения. Третья: «Слово» – памятник древнерусской литературы, но составлено после XII в. – мнение, выдвинутое И. Свенцицким и А. Вайяном 4, предложившими в качестве вероятной даты XV в., и Д. Н. Альшицем, относившим его к первой половине XIII в.
История вопроса столь обширна 5, что рассматривать ее здесь нецелесообразно, а достаточно наметить верхнюю границу возможной датировки. Д. С. Лихачевым доказано, что «Задонщина» содержит элементы заимствования из «Слова», – значит, «Слово» древнее Куликовской битвы 6. Тем самым отпадают все более поздние датировки, но самый факт наличия дискуссии показывает, что дата – 1187 г. – вызывает сомнения. Поэтому мы предлагаем новый, дополнительный материал и новый аспект.
Чтобы не дублировать достигнутого нашими предшественниками, мы принимаем за основу исчерпывающий комментарий Д. С. Лихачева 7 за исключением тех случаев, когда он оставляет вопрос открытым. Но, в отличие от филологического подхода к предмету, мы рассматриваем содержание памятника с точки зрения его правдоподобия при изложении событий, в нем описанных. Иными словами, мы кладем описание похода Игоря на канву всемирной истории, с учетом того положения, которое имело место в степях Монголии и Дешт-и-Кыпчака. Наконец, мы исходим из того, что любое литературное произведение написано в определенный момент, по определенному поводу и адресовано к читателям, которых оно должно в чем-то убедить. Если нам удастся понять, для кого и ради чего написано интересующее нас сочинение, то обратным ходом мысли мы найдем тот единственный момент, который отвечает содержанию и направленности произведения. И в этом разрезе несущественно, имеем ли мы дело с вымыслом или реальным событием, прошедшим через призму творческой мысли автора. Само создание гениального литературного произведения и воздействие его на читателей-современников – факт, находящийся в компетенции историка.

Недоумения

Принято считать, что «Слово о полку Игореве» – патриотическое произведение, написанное в 1187 г. (стр. 249) и призывающее русских князей к единению (стр. 252) и борьбе с половцами, представителями чуждой Руси степной культуры. Предполагается также, что этот призыв «достиг… тех, кому он предназначался», т. е. удельных князей, организовавшихся в 1197 г. в антиполовецкую коалицию (стр. 267–268). Эта концепция действительно вытекает из буквального понимания «Слова» и поэтому на первый взгляд кажется единственно правильной. Но стоит лишь сопоставить «Слово» не с одной только группой фактов, а посмотреть на памятник со стороны, учитывая весь комплекс событий и на Руси и в сопредельных странах, то немедленно возникают весьма тягостные недоумения.
Во-первых, странен выбор предмета. Поход Игоря Святославича не был вызван причинами политической необходимости. Еще в 1180 г. Игорь находится в тесном союзе с половцами, в 1184 г. он уклоняется от участия в походе на них, несмотря на то, что этот поход возглавлялся его двоюродным братом Ольговичем – Святославом Всеволодовичем, которого он только что возвел на киевский престол. И вдруг, ни с того ни с сего, он бросается со своими ничтожными силами завоевывать все степи до Черного и Каспийского морей (стр. 243–244). При этом отмечается, что Игорь не договорился о координации действий даже с киевским князем. Естественно, что неподготовленная война кончилась катастрофой, но, когда виновник бед спасается и едет в Киев молиться «Богородице Пирогощей» (стр. 31), вся страна, вместо того чтобы справедливо негодовать, радуется и веселится, забыв об убитых в бою и покинутых в плену. С чего бы?!
Совершенно очевидно, что автор «Слова» намерен сообщить своим читателям нечто важное, а не просто рассказ о неудачной стычке, не имевшей никакого военного и политического значения. Значит, назначение «Слова» – дидактическое, а историческое событие – просто предлог, на который автор нанизывает нужные ему идеи. Историзм древнерусской литературы, не признававшей вымышленных сюжетов, отмечен Д. С. Лихачевым (стр. 240), и потому нас не должно удивлять, что в основу назидания положен факт. Значит, в повествовании главное не описываемое событие, а вывод из него, т. е. намек на что-то вполне ясное «братии», к которой обращался автор, и вместе с тем такое, что следовало доказать, иначе зачем бы и писать столь продуманное сочинение. Нам, читателям XX в., этот намек совсем неясен, потому что призыв к войне с половцами был сделан Владимиром Мономахом в 1113 г. предельно просто, понят народом и князьями также без затруднений и стал в начале XII в. общепризнанной истиной, не вызывавшей сомнений. Но к концу XII в. этот призыв был неактуален, потому что перевес Руси над половецкой степью сделался очевидным. В то время половцы в значительном количестве крестились 8 и принимали участие в усобицах ничуть не больше, чем сами князья Рюриковичи, причем всегда в союзе с кем-либо из русских князей. Призывать в такое время народ к мобилизации просто нелепо. Но мало этого, сам «призыв» в плане ретроспекции вызывает не меньшие сомнения.
С вышеописанных позиций автор «Слова» должен был бы отрицательно относиться к князьям, приводившим на Русь иноплеменников. Автор не жалеет осуждений для Олега Святославича, приписывая ему все беды Русской земли. Однако прав ли он? Олег должен был унаследовать золотой стол киевский, а его объявили изгоем, лишили места в престолонаследной очереди, или, как тогда называли, в лествице, предательски схватили и по договоренности с византийским императором Никифором III (узурпатором) и князем киевским Всеволодом I отправили в заточение на остров Родос (1079 г.). Можно было бы думать, что за год перед этим он при помощи половцев добыл родной Чернигов, а затем спровоцировал кровавое столкновение на Нежатиной Ниве 3 октября 1078 г., в котором погибли другой изгой – Борис Вячеславич и Изяслав I, князь киевский. Пусть так, но ведь антагонист Олега – Владимир Мономах за год перед этим первый привел половцев на Русь, чтобы опустошить Полоцкое княжество. За что же такая немилость Олегу? Может быть, Олег не первый начал обращаться за помощью к половцам, но применял эту помощь в больших масштабах? Проверим. За период с 1128 по 1161 г. Ольговичи приводили половцев на Русь 15 раз 9, а один только Владимир Мономах – 19 раз 10. Очевидно, тут вопрос не в исторической правде, а в очень дурном отношении автора «Слова» к Олегу. Но за что?
Вражда Мономаха с Олегом из-за Чернигова носила характер обычной княжеской усобицы и не вызывала острого отношения русского общества. Таковое, и резко отрицательное, к Олегу проявилось лишь после 1095 г. Тогда Владимир Мономах заманил для переговоров половецкого хана Итларя, предательски убил его, вырезал его свиту и потребовал от Олега Святославича выдать на смерть сына Итларя, гостившего в Чернигове. Вероломство и в XII в. не рассматривалось на Руси как добродетель. Олег отказал! Вызванный на суд митрополита, Олег заявил: «Не пойду на суд к епископам, игуменам да смердам» 11. Вот после этого, и только тогда, Олега объявили врагом Русской земли, что распространилось и на его детей.
Это плохое отношение к Ольговичам было не повсеместным. Скорее это была платформа группы, поддерживавшей князя Изяслава Мстиславича и его сына, но для нас важно, что автор «Слова» держится именно этой точки зрения.12 И не в кочевниках тут дело. Обе стороны привлекали в качестве союзников и половцев, и торков с берендеями, и даже мусульман-болгар. Например, в 1107 г. Владимир Мономах, Олег и Давид Святославичи одновременно женили своих сыновей на половчанках. Но все-таки разница была: Олег и его дети дружили с половецкими ханами, а Мономах и его потомки – их использовали. Нюанс очень важный для того времени, и невозможно, чтобы точка зрения авторов Ипатьевской летописи и «Слова», осуждающих Олега, была единственной на Руси. Очевидно, должна была существовать черниговская традиция, обеляющая Олега. Черниговская летописная версия не дошла до нас, но вскрыта М. Д. Приселковым как «третий источник киевского великокняжеского свода 1200 г., использованный в выписках» 13. Однако автор «Слова», по мнению М. Д. Приселкова, предпочитает киевскую традицию, враждебную Олегу, и в своих симпатиях совпадает с черниговским летописцем только по отношению к Игорю Святославичу, который и в черниговском варианте назван «благоверным князем». Противопоставление Игоря его деду Олегу бросается в глаза. Оно проходит по двум главнейшим линиям: отношению к степи и по отношению к киевской митрополии! В самом деле, вражда двух княжеских группировок связана не только с изгойством Олега Святославича. Ведь в ней принимало участие население городов Северской земли, без поддержки коего князья Ольговичи долго воевать не могли. И вот тут-то мы подходим к вопросу, вернее к постановке гипотезы, которая, если она правильна, позволит нам решить этот вопрос. Ключ к его решению содержится в некоторых словах текста «Слова о полку Игореве» и в истории взаимоотношений Руси со степью в XI–XIII вв.


Земля Незнаема

Существует мнение, распространенное вплоть до школьных учебников, что дикая, кочевая степь всегда противостояла оседлой культурной Руси и боролась с ней чуть ли не до XIX в. Такое сверхобобщение само по себе является натяжкой, но совершенно недопустимо вытекающее из него обывательское представление, будто степь представляла «политическое» и этническое единство. Недаром наши предки в XII в. Именовали степь «землей незнаемой». Это определение действительно и для более поздних веков.
Прежде всего, даже в физико-географичсском смысле, степь разнообразнее лесной полосы Евразии. Травянистые степи между Днепром и Доном непохожи на сухие Черные земли Прикаспия и на Рын-пески Волго-Уральского междуречья. Речные долины и дельта Волги вообще азональны и выпадают из общей характеристики аридной зоны, равно как и предгорья Кавказа или побережье Черного моря. И в этих разных географических условиях жили разные народы, отнюдь не похожие друг на друга. В середине XI в. этнографическая карта «земли незнаемой» выглядела так.
В долинах Дона и Терека жили потомки православных хазар, а их мусульманские соплеменники населяли дельту и пойму Волги. В Прикубанье обитали ясы (осетины) и касоги (черкесы), еще не оттесненные в Кавказские горы. На берегах Черного моря держались готы-тетракситы. Левый, степной берег Волги контролировали камские булгары, а правый, горный – мордва и буртасы. Все эти народы были оседлыми. Кочевники занимали только водораздельные массивы Степей, но и они не были едины. Торки, берендеи и черные клобуки (каракалпаки) жались к русской границе, страшась подлинных степняков – половцев.
Русско-половецкие отношения прошли длинную эволюцию. В 1054 г. половцы появились на границах Руси как народзавоеватель, опьяненный победами над гузами и печенегами. В 1068 г. они разбили русских князей на Альте и, казалось, были близки к покорению Восточной Европы. Однако стены русских крепостей остановили их натиск, и до 1115 г. шла упорная война, в которой половецкий племенной союз использовал распри русских удельных князей. Но успехи половцев были эфемерны. Как только Владимир Мономах установил внутренний мир, он перенес войну в степи и разгромил половецкий союз. По существу это было завоевание степей, хотя отнюдь не покорение, которого в те времена быть не могло. Половцы вошли в систему Киевского княжества так же, как, например, Полоцкая или Новгородская земля, не потеряв автономии. Они участвовали в распрях Ольговичей с Мономаховичами уже не как самостоятельная сила, а как вспомогательные войска. Выступать против Руси в целом они не смели, и потому правильнее говорить о единой русско-половецкой системе, сменившей былое противопоставление. Потому-то русские князья и вступились за половцев в 1223 г., что и вызвало недоумение монголов и последовавший в 1236 г. поход Батыя. Поход Игоря в 1185 г. выпадает из общего стиля русско-половецких отношений XII в., и потому, очевидно, он был удостоен особого внимания со стороны авторов Ипатьевской летописи и «Слова» 14. О причинах такого повышенного интереса мы скажем в другой связи.
Итак, от падения Хазарского каганата в 965 г. до основания Золотой Орды в 1241 г. никакого степного объединения не существовало и опасности для Русской земли со стороны степи не было. Однако «Слово о полку Игореве» пронизано совершенно иным настроением, и это наводит на мысль, что автор нашего источника имел в виду что-то такое, о чем он предпочитал прямо не говорить. Это подозрение заставляет нас снова вернуться к тексту и обратить внимание на некоторые ориентализмы, не получившие достаточного объяснения. При этом мы заранее отказываемся от всех предвзятых мнений, чтобы твердо стать на почву несомненных фактов.


Хины

В «Слове» трижды упоминается загадочное название «хин». Д. С. Лихачев определил, что это «какие-то неведомые восточные народы, слухи о которых могли доходить до Византии и от самих восточных народов, устно, и через ученую литературу» (стр. 429). Но народа с таким именем не было! 15 Больше того, хины упоминаются как соседи Руси. Поражение Игоря «буйство подаста хинови» (стр. 20). Воины двух западнорусских князей – Волынского Романа и Городенского Мстислава – гроза для «хинов» и литовских племен (стр. 23). И наконец, «хиновьскыя стрелки» в устах Ярославны – образ совершенно ясный для читателей «Слова». Значит, этот термин был хорошо известен на Руси. Единственное слово, соответствующее этим трем цитатам, будет названием чжурчжэньской империи – Кин (современное чтение Цзинь – «золотая») (1115–1234) 16. Замена «к» на «х» показывает, что это слово было занесено на Русь монголами, у которых в языке звука «к» нет 17. Но тогда возраст этого сведения не XII в., а XIII в., не раньше битвы на Калке в 1223 г., а скорее позже 1234 г., и вот почему.
Империя Кинь претендовала на господство над восточной половиной Великой степи до Алтая и рассматривала находившиеся там племенные державы как своих вассалов. Этот сюзеренитет был отнюдь не фактическим, но юридическим, и племена кераитов, монголов и татар считались политическими подданными империи, т. е. кинами, хотя отнюдь не чжурчжэнями. Такое условное обозначение было в Азии весьма распространено. Так, монголы до Чингисхана назывались татарами, так как племя татар было гегемоном в степи. Потом покоренные Чингисом племена стали называться монголами или, по старой памяти, татарами, причем это название закрепилось за группой поволжских тюрок.
В XIV в. название «хинове» было закреплено за золотоордынскими татарами. В «Задонщине» толково объяснено, что «на восточную сторону жребии Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя поганые татаровя бусорманские. Те бо на реке на Каяле одолеша род Афетов. И оттоля Руская земля седит невесела…». Темник Мамай назван «хиновином» и, наконец, сказано: «возгремели мечи булатные о шеломы хиновские на поле Куликове» 18.
Для понимания истории Азии надо твердо усвоить, что национальностей и национальных названий там до XX в. не было. Поэтому, после того как чжурчжэньская империя была завоевана монголами, последних продолжали называть «хины» в политическом, но не этническом смысле слова. Однако это название было вытеснено новыми политическими названиями: Монгол и Юань. Совместно с ними оно могло бытовать, применительно к монголам, только в середине XIII в. Но тогда значит, что под «хинами» надо понимать монгол-татар Золотой Орды и, следовательно, сам сюжет «Слова» не более как зашифровка. Да, такова наша догадка, и в ее же пользу говорит иначе не объяснимое русское название Синей Орды – Золотая Орда. Это буквальный перевод китайского слова «Кинь» (совр. Цзинь) 19. И возникло это название, видимо, из-за того, что войска Батыя были укомплектованы сдавшимися чжурчжэнями, подобно тому как войска Хубилая пополнялись русскими и половцами. Исходя из этого соображения, можно догадаться, что означает в тексте «Слова» упоминание «хиновьских стрел».

Хиновьские Стрелы

В средние века стрелы были дефицитным оружием. Изготовить хорошую стрелу нелегко, а расходовались они быстро. Поэтому ясно, что, захватив чжурчжэньские арсеналы, монголы на некоторое время обеспечили себя стрелами. Для автора «Слова», так же как и для его читателей, хиновьские, т. е. монгольские, стрелы – понятие вполне определенное. В чем секрет?

Стрелы дальневосточных народов отличались тем, что они были иногда отравлены. Этот факт не был никогда отмечен современниками-летописцами, потому что монголы держали военные секреты в тайне. Но анализ фрагментов из «Сокровенного сказания» показывает, что раненых стрелами отпаивали молоком, предварительно отсосав кровь. Видимо, применялся змеиный яд, который не всасывается стенками кишечника, так что его можно без вреда проглатывать. Своевременное отсасывание крови из раны и доставление нескольких глотков молока расценивались как спасение жизни.
Собираясь в поход против меркитов, Джамуха говорит: «Приладил я свои стрелы с зарубинами» 20. Для чего на стреле могут быть зарубины? Они весьма усложняют изготовление стрелы и ничуть не увеличивают ее боевых качеств. Назначение зарубин могло быть только одно: возможно дольше удержать стрелу в ране, а это особо важно, если стрела отравлена.
Несколько ниже источник подтверждает нашу догадку. В сражении «Чингисхан получил ранение в шейную артерию. Кровь невозможно было остановить, и его трясла лихорадка (симптом отравления. – Л. Г.). С заходом солнца расположились на ночлег на виду у неприятеля, на месте боя. Джельмэ все время отсасывал запекавшуюся кровь (первое и главное средство против змеиного яда. – Л. Г.). С окровавленным ртом он сидел при больном, никому не доверяя сменить его. Набрав полон рот, он то глотал кровь, то отплевывал. Уж за полночь Чингисхан пришел в себя и говорит: „Пить хочу, совсем пересохла кровь“. Тогда Джельмэ сбрасывает с себя все – и шапку, и сапоги, и верхнюю одежду, оставаясь в одних исподниках, он, почти голый, пускается бегом прямо в неприятельский стан напротив. В напрасных поисках кумыса (молоко – противоядие. – Л. Г.) он взбирается на телеги тайджиутов, окруживших лагерь своими становьями. Убегая второпях, они бросили своих кобыл недоенными. Не найдя кумыса, он снял с какой-то телеги огромный рог кислого молока и притащил его…»
Принеся рог с кислым молоком, тот же Джельмэ сам бежит за водой, приносит, разбавляет кислое молоко и дает испить хану (значит, вода была близко, но все-таки потребовалось достать молока, хотя бы с риском для жизни. – Л. Г.). «Трижды переведя дух, испил он и говорит: „Прозрело мое внутреннее око!“ (Помогло! – Л. Г.). Между тем стало светло, и, осмотревшись, Чингисхан обратил внимание на грязную мокроту, которая получилась от того, что Джельмэ во все стороны отхаркивал отсосанную кровь (курсив наш. – Л. Г.). „Что это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?“ – сказал он. Тогда Джельмэ говорит ему: „Тебя сильно знобило, и я боялся отходить от тебя, боялся, как бы тебе не стало хуже. Второпях всяко приходилось: глотать так глотнешь, плевать так плюнешь. От волнения изрядно попало мне и в брюхо“ (Джельмэ намекает на то, что глотал гадость ради хана. – Л. Г.).
„А зачем это ты, – продолжал Чингисхан, – голый побежал к неприятелю, когда я лежал в таком состоянии?“ – „Вот что я придумал, – говорит Джельмэ, – вот что я придумал голый, убегая к неприятелю. Если меня поймают, то я им скажу: „Я задумал бежать к вам, но те, наши, догадались, схватили меня и собирались убить. Они раздели меня и уже стали стягивать последние штаны, как мне удалось убежать к вам“.
Так я сказал бы им. Я уверен, что они поверили бы мне, дали бы одежду и приняли бы к себе. Но разве я не вернулся бы к тебе на первой попавшейся лошади? Только так я могу утолить жажду моего государя, подумал я, и в мгновение ока решился“ (и опять-таки речь идет не о жажде, а о противоядии, так как жажда лучше утоляется водой, а не молоком. – Л. Г.). Тогда говорит ему Чингисхан: „то скажу я тебе?! Некогда, когда нагрянули меркиты, ты в первый раз спас мою жизнь. Теперь ты снова спас мою жизнь, отсасывая засыхавшую (точнее, выступавшую или умиравшую. – Л. Г.) кровь, и снова, когда томили меня озноб и жажда, ты, пренебрегая опасностью для своей жизни, во мгновение ока проник в неприятельский стан и, утолив мою жажду, вернул меня к жизни (отсасывание крови и несколько глотков молока расценено как спасение жизни и приравнено к неравной героической обороне горы Бурхан. – Л. Г.). Пусть же пребудут в душе моей эти твои заслуги“. Так он соизволил сказать» 21.
Не менее характерен другой эпизод. После боя с кераитами «…Борохул и Огодай. Подъехали. У Борохула по углам рта струится кровь. Оказывается, Огодай ранен стрелой в шейный позвонок, а Борохул все время отсасывал у него кровь, и оттого-то по углам рта его стекала спертая кровь… Чингисхан приказал тотчас же разжечь огонь, прижечь рану и напоить Огодая» 22. Ниже описание подвига Борохула повторено, причем подчеркнуто, что своевременным отсасыванием была спасена жизнь Огодая (Угедея).
Я полагаю, что в обоих случаях картина отравления несомненна и даже можно определить, какой яд употреблялся. Известно, что растительные яды-алкалоиды действуют чрезвычайно быстро, а здесь мы имеем медленно действующий яд, против которого действительны отсасывание крови и прижигание. Таков змеиный яд. Его могли доставить гадюки, которыми изобилует Забайкалье. Способ добывания этого яда крайне прост – выдавливание из зубов гадюки на блюдечко. Высушенный яд можно хранить сколько угодно и, растворив в воде, пустить в дело. Поскольку змеиный яд не впитывается желудком, то отсасывать кровь неопасно. Отравлялись, по-видимому, только стрелы, так как Хуилдар мангутский, будучи ранен копьем, умер лишь оттого, что на охоте, во время скачки, открылась рана. О признаках отравления источник не говорит.
В более ранние эпохи у тюрок и уйгуров оружие не отравлялось, так как китайские летописцы, до IX в. вполне осведомленные, чрезвычайно внимательно относившиеся к военной технике соперников, указывают только на один вполне специфический случай. Тюркский каган Сылиби Ли-Сымо, любимец императора Тайцзуна Ли Ши-миня, был в походе на Корею случайно ранен стрелой, и император лично отсасывал ему кровь 23.
Это последнее указание дает нам возможность проследить, откуда заимствовали степные кочевники употребление яда для стрел. На стороне корейцев сражались мохэ или уги, их северные соседи, обитавшие по берегам Сунгари. Это потомки древних сушеней и предки чжурчжэней. В «Бэй ши» про них сказано: «Употребляют лук длиной в 3 фута, стрелы – в 1,2 фута. Обыкновенно в седьмой и восьмой луне составляют яды и намазывают стрелы для стреляния зверей и птиц. Пораненный немедленно умирает»
24. Характерно, что лук – небольшой и сильным быть не может, а стрела – не длинная и не тяжелая, так что пробойность ее ничтожна. Весь эффект дает только яд 25. Не менее важна другая деталь: яд приготовлялся осенью. Сила змеиного яда варьируется в зависимости от времени года; осенью он наиболее опасен.


Еще несколько слов

Примером, сходным со словом «хины», является часто встречающееся слово «харлуг», что объясняется комментатором как «булат» (стр. 406). Отмеченная выше монголизация тюркских слов дает право усмотреть здесь слово «каралук» с заменой «к» (тюрк.) на «х» (монг.), т. е. вороненая сталь 26. Предлагаемое толкование не противоречит принятому, но обращает на себя внимание суффикс «луг» вместо «лык». Такое произношение характерно для архаических диалектов тюркского языка домонгольского периода и для XIII в.; например, Кучлук – «сильный», имя найманского царевича 27. Суффикс «луг» принят в орхонских надписях 28 и в тибетском географическом трактате VIII в.29.
Подмеченная закономерность фонетической транскрипции позволяет привести еще один довод в пользу большей древности «Слова» сравнительно с «Задонщиной». В «Задонщине» слово «катун» («царица», переносно – «возлюбленная») приводится уже с тюркской огласовкой 30, по монгольской было бы «хатун». В XIV в. тюркский язык вытеснил в Поволжье монгольский, и русский автор записал слово, как его слышал. А автор «Слова» слышал аналогичные слова от монголов; значит, он писал не позже и не раньше XIII в.
Загадочное слово «Деремела», по утверждению Д. С. Лихачева, неясно (стр. 446). Предложенное А. С. Соловьевым объяснение, что «деремела – вероятно, ятвяжская область и ятвяжское племя Dernen, Derme 31, представляется слишком большой натяжкой, тем более что ятвяги упомянуты рядом. Но есть монгольское имя „Дармала“, частое для эпохи Чингисхана. В персидской записи это будет, которое с восточными огласовками читается как „тармала“, а с западными – „теремелэ“, что соответствует искомому.» Если допустить, что в числе побежденных Романом и Мстиславом был отряд монгольского баскака по имени Дармала, контролировавшего область, лежавшую между страной ятвягов и половецкой степью, то противоречий с фонетикой и текстом не возникает. У кочевников часто этническое название заменяется именем вождя, как, например, «сельджуки» значит – «сторонники и подчиненные Сельджука». Поэтому можно допустить, что здесь фигурирует не народность, а просто подчиненные Дармале люди и район. Но это опять ведет нас к XIII в., а пока у нас нет полного объяснения отмеченные нами наблюдений, воздержимся от выводов и продолжим поиск.


Троян и Див

В «Слове о полку Игореве» четыре раза упоминается загадочным персонаж «Троян». Литература об этом слове или термине огромна, но, к счастью, сведена академиком Н. С. Державиным в систему, позволяющую ее обозрение 32. Н. С. Державин выделил четыре направления толкований слова «Троян»: 1) мифологическое (Буслаев, Квашнин-Самарин, Барсов): Троян – славянское языческое божество; 2) символическое (Полевой, Бодянский, Забелин, Потебня, Костомаров): Троян – философско-литературный образ; 3) историко-литературное (Вяземский, Вс. Миллер, Н. Веселовский, Пыпин): общее в этом направлении – отрицание Трояна как персонажа древнерусской мысли, заимствование образа из византийских и южнославянских преданий либо о Троянской войне, либо просто увлечение «старыми словесами, найденными автором „Слова“ в старых болгарских книжках» (Вс. Миллер); 4) историческое (Дринов, Максимович, Дашкевич и др.): Троян – либо римский император Траян, либо русские князья, персонифицированные в божество. Эта схема представляет интерес для истории вопроса, но для того, чтобы разобраться в самом предмете, она слишком запутанна и аморфна.
Гораздо четче классификация А. Болдура 33, выделившего три варианта гипотез, бытующих в настоящее время: 1) Троян – римский император Траян; 2) Троян – славянское божество; 3) Троян – русские князья XI–XII вв. (триумвират): киевский, черниговский, переяславский. Последний вариант всерьез рассматривать не стоит.
Критика этих направлений содержится в упомянутой статье А. Болдура, предлагающего свою оригинальную гипотезу: «Троян» – имя императора Траяна, перенесенное на легендарного царя Мидаса южными славянами, у которых бытует сказка, похожая на миф о Мидасе и его ослиных ушах. Не входя в разбор гипотезы в части, касающейся фольклора балканских славян, следует отметить, что она отнюдь не проливает света на упоминания Трояна в контексте «Слова о полку Игореве» ни с учетом исторической обстановки описанного события (похода и разгрома Игоря), ни без него. Достаточно отметить, что с этой точки зрения «земля Трояна» – Румыния, тогда как в «Слове» говорится о том, что «обида вступила на землю Трояню», по поводу контрнабега половцев, когда был сожжен город Римов и осажден Путивль. А «вечи // века Трояновы» неизбежно воспринимаются как литературная метафора без смысловой нагрузки 34. Признавая за статьей А. Болдура историографическое значение, следует признать итогом научного исследования исторический комментарий Д. С. Лихачева к изданию «Слова о полку Игореве».
Исчерпывающий разбор Д. С. Лихачева показывает, что под этим именем подразумевалось божество, которое Д. С. Лихачев считает языческим (стр. 385–386). Оно, конечно, не православное, но подождем с выводом. Кроме «Слова» Троян упоминается в «Хождении Богородицы по мухам» (XII в.) в таком контексте:
«…Они (язычники. – Л. Г.) все боги прозваша. Солнце и месяц, землю и воду, звери гады „тосетнею“ (?!) и человеческие имена та оутриа (именно, греч.): Трояна, Хорса, Велеса, Перуна на боги обратиша, бесом злым вероваша». Текст загадочен, и понимание его было утрачено еще в древние времена, ибо в «Слове на откровении святых апостол» (XVI в.) сентенция о языческих божествах выглядит иначе: «и да быша разумели многие человеци, и в прелесть велику не внидуть, мняще богы многы: Перуна и Хорса, Дыя и Трояна и иные мнози, ибо человецы были старейшины: Перун в Еллине, Хорс на Кипре. Троян бяше царь в Риме» 35. Итак, по мнению автора XVI в., язычество – это обожествление царей, а по мнению автора XII в. – сил природы. Первое толкование можно отбросить как потому, что Д. С. Лихачев доказал, что Троян «Слова о полку Игореве» не имеет касательства к императору Траяну, так и потому, что автор XVI в. проявил непонимание значения им самим подобранных имен божеств и разделил бога грозы Перуна, т. е. Зевса, от его же имени в другом падеже «Дыя» 36. Но, приняв текст XII в. за основу, мы сталкиваемся с вопиющим противоречием с теми характеристиками, которые дает Трояну «Слово о полку Игореве».
Разберем тексты. В первом случае последователем Трояна назван Боян (стр. 11, 78), который «рыща в тропу Трояню чресь поля на горы». Это последнее выражение объяснено Д. С. Лихачевым как «переносясь воображением через огромные расстояния» (стр. 78). Но попробуем понять это буквально, т. е. считать, что источник веры в Трояна лежит на горах за полями. Поля в данном случае – половецкая степь, а горы – или Кавказ, или восточная окраина кипчакской степи Тянь-Шань. Что же, место для обожествленного беса подходящее!
Во втором случае названа «земля Трояна», в которую после поражения «вступила обида» (стр. 17). Считается, что это Русская земля, но скорее здесь Черниговское княжество, которое только и пострадало от контрнабега половцев. И тут возникает вопрос: а почему покровителем православного княжества является «злой бес»? Очевидно, что к Трояну у автора «Хождения Богородицы по мукам» и автора «Слова о полку Игореве» было диаметрально различное отношение. Почему? Тексты ответа не дают. Обратимся к фактам.
В 60-х годах XI в. в Ярославле появились два кудесника, обличавшие женщин, преимущественно богатых, что по их вине произошел голод. При этом они доставали у них из спины либо жито, либо рыбу и забирали имущество убитых себе. Нехитрый фокус имел успех в народе – вокруг кудесников собралось около 300 приверженцев. Боярин Ян Вышатич сумел с 12 отроками разогнать толпу и схватить волхвов. Те потребовали, чтобы их послали на суд князя Святослава Ярославича Черниговского, ибо они были его смердами. Очевидно, они надеялись на заступничество Святослава, но этого же боялся боярин Ян Вышатич и потому отдал их родственникам погубленных женщин. Волхвы были убиты, а трупы их съел медведь. Имеет ли этот эпизод отношение к божеству Трояну? С точки зрения автора «Хождения Богородицы» по-разному, да, и виновником безобразия косвенно назван черниговский князь. Но с позиций автора «Слова», безусловно, нет, что явствует из дальнейших упоминаний этого странного божества. Пока отметим, что даже в древней Руси по поводу Трояна не было единомыслия.
В устах певца подвигов Новгород-северского князя, правнука вышеупомянутого Святослава Ярославича, в роли «злого беса» выступает враг Трояна «Див», имя, которым образованные персы именовали божества своих противников – туранских кочевников. В просторечье это слово звучало «Дэв».
Согласно «Слову о полку Игореве», Див сначала предупреждает врагов князя Игоря о начавшемся походе (стр. 12), потом вместе с разъяренными половцами вторгается в Русскую землю (стр. 20), т. е. ведет себя, как должен был бы вести Троян, будь он для черниговца языческим божеством. Но к Трояну у автора «Слова» не просто симпатия, а уважение, потому что с ним связана эра, т. е. линейный счет времени, как у мусульман – хиджра. Во-первых, упомянуты «вечи» (т. е. века) Трояновы, предшествовавшие времени Ярослава Мудрого (стр. 15); во-вторых, указано, когда они начались, т. е. откуда ведется отсчет: «На седьмом веке Трояна» Всеслав, полоцкий князь, ударил древком копья о золотой стол Киевский (стр. 25) – сделал попытку захватить престол Руси. Это произошло в 1068 г. Это примерно то время, когда Ян Вышатич расправился с волхвами, смердами черниговского князя. Но вряд ли был прав автор «Хождения Богородицы по мукам», называя Трояна бесом, или, точнее, он и автор «Слова» называли одним именем разные предметы.
А теперь сопоставим черты «Трояна» с теми данными, которые нам известны о центральноазиатских несторианах. Допустим, что «Троян» – буквальный перевод понятия «Троица», но не с греческого языка и не русским переводчиком, а человеком, на родном языке которого отсутствовала категория грамматического рода. То есть это перевод термина «Уч Ыдук», сделанный тюрком на русский язык. Можно думать, что переводчик не стремился подчеркнуть тождество «Трояна» с «Троицей». Эти понятия для него совпадали не полностью, хотя он понимал, что и то и другое относится к христианству. Но рознь и вражда между несторианством и халкедонитством в XII–XIII вв. были столь велики, что русские князья в 1223 г. убили татарских пословнесториан 37, после чего несторианские священники отказывали православным в причастии, хотя католиков к евхаристии допускали.
Начало «эры Трояна» падает на эпоху, когда учение Нестория было осуждено на Эфесском соборе 431 г. и снова проклято там же в 449 г. («Эфесский разбой»). Окончательно анафема упорствовавшим несторианам была произнесена на Халкедонском соборе 451 г. От репрессий они могли избавиться лишь путем отречения от своего учителя, в борьбе с которым православные и монофизиты были единодушны. В 482 г. император Зенон издал эдикт Энотикон, содержащий уступки монофизитам и подтверждение анафемы несторианам, которые были вынуждены эмигрировать в Персию 38. В промежутке между Эфесским и Халкедонским соборами лежит дата, от которой шел отсчет «веков Трояна». Такая дата могла иметь значение только для несториан.
Обратимся к выражению «земля Трояна» (стр. 17). Черниговское княжество обособилось от Русской земли после того, как Олег Святославич, князь-изгой, выгнал из Чернигова Владимира Мономаха и обеспечил своей семье право на княжение. При этом он вступил в конфликт не только с князьями Мономаховичами, но и с киевской митрополией 39. Для того чтобы удержаться на престоле, ему нужна была не только военная, но и идеологическая опора. В аналогичном положении полоцкие князья находили опору в языческих традициях, но это было невозможно на юге, так как Киевское и Черниговское княжества были христианизованы 40. В этой связи положение Олега Святославича оказалось предельно трудным: его схватили православные хазары, держали в тюрьме православные греки, ограбили и гнали из родного дома православные князья Изяслав и Всеволод, хотел судить митрополит киевский: ему ли было не искать другого варианта христианской веры? И тут его друг («Олега коганя хоть», стр. 30) Боян нашел путь «чрес поля на горы» (стр. 11) туда, где жили полноценные христиане и враги врагов Олега. Самое естественное предположить, что черниговский князь этой возможностью не пренебрег, и это обусловило вражду киевлян к его детям Всеволоду и Игорю. Открытого раскола, видимо, не произошло. Дело ограничилось попустительством восточным купцам и, может быть, даже монахам, симпатией к ним, как мы бы сказали – ориентацией на несторианство. Поэтому сведения об уклоне второго по значению на Руси князя в ересь не попали в официальные документы, но ход событий в таком аспекте получает объяснение, равно как и приведенные выше темные фрагменты «Слова».
А теперь сравним черты «Дива» 41 с описанием монгольской черной веры в восприятии русского человека XIII в. «Чингизаконова мечтаныа скернайа его кровопротыа многиа… приходящая цесари и князи, и вельможе, солнце и лоуне (т. е. небу) и земли дьяволу и оумершим во аде отцомь их и дедом матерямь (онгонам) водяще около коуста поклонятися им; о скверная прелесть их!» 42
Так как мы уже познакомились с монгольскими божествами XIII в., то нам легко идентифицировать их. Понятия, разнящиеся между собой, разделены предлогом «и», но в выражении «земли дьяволу» «и» нет. Очевидно, по современной орфографии должно было бы стоять «земле-дьяволу». А русские люди XIII в. о дьяволе имели достаточное представление и не путали его никогда и ни с кем. В «Слове» – это «див», а отнюдь не «Троян».
Итак, мы подошли к решению. Несторианство было в XIII в. Известно на Руси настолько хорошо, что читатели «Слова» не нуждались в подробных разъяснениях, а улавливали мысль автора по намекам. Вместе с тем оно идет в паре с божеством «черной веры», т. е. беглыми мазками воспроизводится идеологическая ситуация Золотой Орды во время Батыя. При Берке она уже изменилась коренным образом. Очевидно, автор «Слова» в теологических вопросах разбирался. Но поскольку нам тоже известна догматика и космология «черной веры», то мы можем попытаться истолковать еще один поэтический образ «Слова» – «мысленно древо».


Мысленно древо

Как мы видели выше, «дерево» в черной вере – это образ «способности общения» с верхним и нижним мирами или «имманентность инобытия». В «Слове» оно упоминается дважды: по нему растекался мыслию вещий Боян, когда собирался сочинять стихи. Иными словами, это – вдохновение, но не только. Тут упоминаются два плана бытия: верхний, где надо летать «шизым орлом под облакы», и средний, где можно передвигаться «серым вълком по земли» (стр. 9). Нижний мир опущен, ибо Бояну чертовщина ни к чему. Само передвижение по вертикали производится «мыслию» (стр. 9) или «скача славию по мыслену древу, летая умом под облакы» (стр. II), т. е. никак не реальным путем. Славия – птица, в понимании Д. С. Лихачева – соловей. Однако вспомним, что в шаманской символике птица – это душа 43. Надо думать, что в XIII в. символ был тот же.
Итак, автор «Слова», приписывая Бояну способность творить, интерпретирует механизм процесса на манер, принятый в Восточной Сибири и Монголии. Вряд ли тут случайное совпадение. Скорее сам автор и его читатели были хорошо знакомы с дальневосточными символами, которые они могли узнать только у монголов 44.
Но если все наши замечания или даже хотя бы одно из них правильны, то, значит, автор «Слова», говоря об одном, имел в виду совсем другое. Морочил ли он при этом своих читателейсовременников? Вряд ли. «Мысль изреченная есть, конечно, ложь», но в каком смысле? Сознательный обман, или, как теперь принято говорить, дезинформация, – это далеко не то, что поэтические формы иносказания. Скорее всего, современники понимали своего поэта, а мы, привыкшие к буквализму, упускаем что-то важное. Это, впрочем, естественно, ибо текст «Слова» был писан не для нас, воспитанных на таких почтенных законодателях стиля, как Брокгауз и Ефрон 45.
Что же теперь делать? Пожалуй, самое правильное перестать говорить о словах и перейти к анализу событий XII–XIII в., как упомянутых в «Слове о полку Игореве», так и оставшихся вне его.



Каяла и Калка


Итак, наши изыскания привели к тому, что вероятнее датировать «Слово о полку Игореве» XIII в., но приоритет в этой области принадлежит Д. Н. Альшицу, который привел доказательства того, что «Слово» написано позже 1202 г.46. Кроме того, можно думать, что автор его был знаком с Ипатьевской летописью, составленной в 1200 г.47. При этом Д. Н. Альшиц высказал предположение, что «Слово о полку Игореве» было написано после первого поражения русских князей на Калке, т. е. после 1223 г., «исходя из того, что битвы на Каяле и Калке по ходу событий весьма похожи». С этим следует согласиться, но верхняя дата Д. Н. Альшица – 1237 г., «после которого этот страстный призыв к единению был бы уже бессмысленным», – не может быть принята, так как она мешает ответить на справедливый вопрос, сформулированный М. Д. Приселковым: «Историку нельзя не остановиться на том факте, что только один из эпизодов полуторавековой борьбы Руси с половецкой степью, неудачный поход Игоря в 1185 г., почему-то привлек к себе такое напряженное внимание современников… почему раздался этот призыв? Очевидно, рассказ о военном эпизоде 1185 года… в свое время затронул какие-то значительные и волнующие темы тогдашней жизни. Вскрыть эти темы – главная задача историка» 48.
Начнем спорить: «бессмысленным» призыв к борьбе со степняками был не после, а до 1237 г. Половцы находились в союзе с русскими, а монголы были связаны войной на Дальнем Востоке, которая закончилась в мае 1234 г., и войной на Ближнем Востоке, затянувшейся до 1261 г. До тех пор, пока дальневосточная война связывала монгольские войска, для Руси никакой опасности не было, а предвидеть победу монголов никто не мог. Кроме того, русские не имели представления о делах дальневосточных до того, как стали ездить на поклон в Каракорум. У автора начала XIII в. было еще меньше поводов опасаться степняков, чем у автора XII в., потому что вопрос о походе на Запад был решен на специальном курилтае летом 1235 г.
Зато в 40-х годах призыв к единению князей против восточных соседей был вполне актуален. Две кампании, выигранные монголами в 1237–1238 и 1240 гг., ненамного уменьшили русский военный потенциал 49. Например, в Великой Руси пострадали города Рязань, Владимир и маленькие Суздаль, Торжок и Козельск. Прочие города сдались на капитуляцию и были пощажены. Деревенское население разбежалось по лесам и переждало, пока пройдут враги, а ведь число монголов – 300 тыс. – обычное для восточных авторов десятикратное преувеличение. Столько войск во всей Монголии не было, а Русь для монголов была третьестепенным (после Китая и Ирана) фронтом. Сама переброска столь большого числа людей из Монголии на Волгу за один только год технически неосуществима. Для 300 тыс. всадников требовалось не меньше миллиона коней, которые не могли идти одной линией. Если же предположить, что они двигались эшелонами, то для второго эшелона не нашлось бы подножного корма. Пополняться же в приаральских степях монголы не могли, так как, во-первых, так население редкое, во-вторых, оно было враждебно монголам и, в-третьих, еще в 1229 г. под давлением монголов бежало с Яика на Волгу. Половцы и аланы оттянули на себя около четверти монгольской армии – отряд Мункэ, присоединившийся к Батыю лишь в 1240 г. под стенами Киева. Кроме того, не все русские княжества подвергались разгрому. Смоленск, Полоцк, Луцк и вся Черная Русь не были затронуты монголами, Новгородская республика тоже. Короче говоря, сил для продолжения войны было сколько угодно, важно было только уговорить князей, которые почему-то на уговоры поддавались плохо.
Наконец, хотя ход событий битв на Каяле и Калке действительно совпадает, но есть разница. Игорь не убивал половецких послов, что сделали князья в 1223 г. При этом очень существенно, что были убиты первые послы, христиане-несториане, а затем послы-язычники были отпущены без вреда. Это обстоятельство в XIII в. было, несомненно, известно, во всяком случае, читателям «Слова о полку Игореве». Если мы принимаем предлагаемую Д. Н. Альшицем концепцию иносказания, то следует учитывать и умолчание, которое подразумевалось как намек. Если автор, говоря о 1185 г., подразумевал первую акцию русских против монголов и призывал к дальнейшей борьбе с ними, значит, убийство несториан он считал правильным, и здесь таится тот скрытый смысл, который был ясен только политикам и воинам XIII в. А в то время это был, пожалуй, самый больной вопрос, потому что монголы объясняли войну против Руси как месть за убийство их послов. И по тем же причинам была предана мечу Венгрия, но не осторожная Никейская империя, где монгольских послов принимали с почетом.
Головокружительный поход Батыя от Аральского моря до Адриатического отдал во власть монголов всю Восточную Европу, и можно было думать, что с православием все кончено. Но обстоятельства сложились так, что события потекли по иному руслу.
Во время похода Батый рассорился со своими двоюродными братьями, Гуюком, сыном самого верховного хана Угедея, и Бури, сыном великого хранителя Ясы Чагатая. Отцы стали на сторону Батыя и наказали опалой своих зарвавшихся сынков, но когда умер в 1241 г. Угедей и власть попала в руки матери Гуюка, ханши Туракины, дружины Гуюка и Бури были отозваны – и бедняга Батый оказался властителем огромной страны, имея всего 4 тыс. верных воинов при сверхнатянутых отношениях с центральным правительством. О насильственном удержании завоеванных территорий не могло быть и речи. Возвращение в Монголию означало более или менее жестокую смерть. И тут Батый, человек неглупый и дальновидный, начал политику заигрывания со своими подданными, в частности с русскими князьями Ярославом Всеволодовичем и его сыном Александром. Их земли не были обложены данью 50.
Но и Гуюку было не сладко. Против него выступили монгольские ветераны, сподвижники его деда, и несториане, связанные с детьми Толуя. Хотя в 1246 г. Гуюка провозгласили великим ханом, но настоящей опоры у него не было. Гуюк попытался найти ее там же, где и его враг Батый, – среди православного населения завоеванных стран. Он пригласил к себе «священников из Шама (Сирии), Рума (Византии), Осов и Руси» 51 и провозгласил программу, угодную православным, – поход на католическую Европу 52.
Гуюку не повезло. Вызванный для переговоров князь Ярослав Всеволодович бы отравлен ханшей Туракиной, особой глупой и властной. Туракина просто не соображала, что она делает. Она поверила доносу боярина Федора Яруновича, находящегося в свите владимирского князя и интриговавшего против него в своих личных интересах. Сочувствие детей погибшего князя перекачнулось на сторону Батыя, и этот последний получил обеспеченный тыл и военную помощь, благодаря чему смог выступить в поход на великого хана. Заигрывания Гуюка с несторианами тоже оказались неудачными. В начале 1248 г. Гуюк внезапно умер, не то от излишеств, не то от отравы. Батый, получивший перевес сил, возвел на престол сына Толуя, Мункэ, вождя несторианской партии, а сторонники Гуюка были казнены в 1251 г.

Сразу же изменилась внешняя политика монгольского улуса. Наступление на католическую Европу было отменено, а взамен начат был «желтый крестовый поход» 53, в результате которого пал Багдад (1258). Батый, сделавшийся фактическим главой империи, укрепил свое положение, привязал к себе новых подданных и создал условия для превращения Золотой Орды в самостоятельное ханство, что и произошло после смерти Мункэ, когда новая волна смут разорвала на части империю Чингисидов. Несторианство, связанное с царевичами линии Толуя, оказалось за пределами Золотой Орды.
После завоевания Руси Батыем и ссоры Батыя с наследником престола, а потом великим ханом Гуюком (1241 г.) русскими делами в Золотой Орде заведовал Сартак, сын Батыя. Христианские симпатии Сартака были широко известны, и даже есть данные, что он был крещен, разумеется по несторианскому обряду 54. Однако к католикам и православным Сартак не благоволил, делая исключение лишь для своего личного друга – Александра Ярославича Невского. В этих условиях прямые нападки русского писателя на несторианство были опасны, а вместе с тем предмет был настолько общеизвестен, что читатель понимал, о чем идет речь, с полуслова. Например, достаточно было героя повествования, князя Игоря, заставить совершить паломничество к иконе Богородицы Пирогощей, чтобы читатель понял, что этот герой вовсе не друг тех крещеных татар, которые называли Марию «Христородицей», и тем самым определялось отношение к самим татарам. Хотя цензуры в XIII в. не было, но агитация против правительства и тогда была небезопасна, а намек позволял автору высказать свою мысль и остаться живым.
Такое положение продолжалось до смерти Сартака в 1256 г., после чего Берке-хан перешел в ислам, но позволил основать в Сарае епархию в 1261 г. и благоволил православным, опираясь на них в войне с персидскими ильханами, покровителями несторианства. Несторианская тема для русского читателя стала неактуальной.
Вот основания, по которым следует считать XIII в. эпохой, когда интерес к несторианству был наиболее острым и, следовательно, отзвуки его в литературе соседних народов должны были появляться. Они и встречаются у католических, мусульманских и армянских авторов, там, где эти упоминания не могли вызвать осложнений с властью. На Руси они завуалированы, и отыскать их можно лишь путем сложной дедукции.
Следовательно, для русского политического мыслителя несторианская проблема стала актуальной лишь после включения Руси в монгольский улус, и тогда же стало небезопасно поносить религию, пусть не господствующую, но влиятельную. Тогда и возникла необходимость в иносказании и Калка могла превратиться в Каялу, а татары – в половцев 55. О послах же лучше было помалкивать – как потому, что монголы считали посла гостем, следовательно, особой неприкосновенной, и никогда не прощали предательского убийства посла, так и потому, что напоминать ханским советникам о религиозной ненависти к ним было рискованно. Об этой вражде мы имеем сведения из зарубежных источников. Венгерские миссионеры указывают со слов беглецов-русских, покинувших Киев после разгрома его Батыем и эмигрировавших в Саксонию, что в татарском войске было много «злочестивейших христиан», т. е. несториан 56. В «Слове» этот вопрос завуалирован, хотя есть намеки на то, что его автору несторианское исповедание было известно. Но ведь «Слово» – литературное произведение, а не историческое.


Ядро и скорлупа

Но если так, то в «Слове» следует искать не прямое описание событий, а образное, путем намека, аллегории, сравнения, подводящее читателя к выводам автора. Этот принцип, широко распространенный в новой литературе, применяли и в средние века – например, в «Песне о Роланде» вместо басков поставлены мавры. Такая подмена не шокировала читателя, который улавливал коллизию, воплощенную в сюжете, и воспринимал намеки, делая при этом необходимый корректив. Любопытно, что современные сектанты именно так читают и воспринимают Ветхий завет. Их совсем не интересуют ассирияне, филистимляне или халдеи, но сюжетные коллизии они применяют к своему личному состоянию и делают из прочитанного любые выводы (как правило, ложные). Несомненно, что читатели «Слова» были более образованны и умели отделить буквальное от аллегорического, но, значит, в тексте произведения сочеталось и то и другое.
Следовательно, в «Слове» мы должны отчленить сюжетное ядро, отражающее действительное положение, интересовавшее автора и читателя, от оболочки образов, которые, как во всяком историческом романе или поэме, не что иное, как вуаль. Однако и в образах есть своя закономерность, подсказанная жанром, и они наряду с сюжетной коллизией позволяют найти ту единственную дату, когда составление такого произведения было актуально.
Призыв, о котором говорилось выше, был адресован главным образом к трем князьям: галицкому, владимирскому и киевскому; во вторую очередь призывались юго-западные князья, но отнюдь не призывались князья Северской земли и новгородцы и проявилось особое отношение к Полоцку, о чем будет сказано ниже. Посмотрим, когда была политическая ситуация, отвечавшая приведенному условию. Только в 1249–1252 гг., ни раньше, ни позже!
В эти годы Даниил Галицкий и Андрей Ярославич Владимирский готовили восстание против Батыя и пытались втянуть в союз Александра Ярославича, князя киевского и новгородского. Вспомним также, что К. Маркс предположил, что «Слово» написано непосредственно перед вторжением татар 57. Так, но поскольку автор «Слова» не мог предсказать вторжения Батыя, то естественнее всего предположить, что он имел в виду вторжение Неврюя 1252 г.58, которое за год или два предвидеть было несложно. И вряд ли возможно, чтобы такой патриот, как автор «Слова», в том случае, если наша гипотеза правильна и он действительно был современником этих событий, прошел мимо единственной крупной попытки русских князей скинуть власть татарского хана. Но для проверки предположения обратимся к деталям событий и образам князей. Если мы на правильном пути, то детали и описания «Слова» должны изображать ситуацию не XII, а XIII в. И под масками князей XII в. должны скрываться деятели XIII в. Рассмотрим в этом аспекте обращение к князьям.
Прежде всего Святослав киевский, который отнюдь не был грозным и тем более сильным. Он и на престол-то попал при помощи половцев и литовцев, и владел он только городом Киевом, тогда как земли княжества находились в обладании Рюрика Ростиславича. Зато Александр Невский был и грозен и могуч.
Очень интересен и отнюдь не случаен подбор народов, которые «поют славу Святославлю» после победы над представителем степи Кобяком (стр. 18): немцы, венецианцы, греки и чехиморавы. Тут точно очерчена граница ареала Батыева похода на Запад. Немцы, разбитые при Лигнице, но удержавшие линию сопротивления у Ольмюца, венецианцы, до владений которых дошли передовые отряды татар в 1241 г., греки Никейской империи, при Иоанне Ватаце овладевшие Балканским полуостровом, и, поскольку Болгария пострадала от возвращения Батыевой армии, также граничившие с разрушенной татарами территорией, и чехи-моравы, победившие татарский отряд при Ольмюце. Все четыре перечисленных народа – потенциальные союзники для борьбы с татарами в 40-х годах XIII в. Не должно смущать исследователя помещение в ряд с тремя католическими государствами Никейской империи, потому что Фридрих II Гогенштауфен и Иоанн Ватац стали союзниками, имея общего врага – папу, и император санкционировал будущий захват Константинополя греками, опять-таки назло папе, считавшемуся покровителем Латинской империи.
И эти четыре народа осуждают Игоря за его поражение. Казалось бы, какое им дело, если бы действительно в поле зрения автора была только стычка на границе. Но если имеется в виду столкновение двух миров – понятно.
Дальше, автор «Слова» считает, что на самой Руси достаточно сил, чтобы сбросить татарское иго. Вспомним, что того же мнения придерживались Андрей Ярославич Владимирский и Даниил Романович Галицкий. Автор перечисляет князей и их силы и опять-таки рисует картину не XII, а XIII в. Во-первых, владимирский князь, якобы Всеволод, а на самом деле Андрей: у него столько войска, что он может «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти» (стр. 21). Звать на юг Всеволода Большое Гнездо, врага Святослава и Игоря, более чем странно. А звать владимирского князя в 1250 г. к борьбе со степью было вполне актуально, ибо Андрей действительно выступил против татар и был разбит Неврюем, очевидно, уже после написания «Слова». Надо думать, что надежда на успех у Андрея и его сподвижников была.
Дальше идет краткий панегирик смоленским Ростиславичам, союзникам Всеволода Большое Гнездо в 1182 г., с призывом выступить «за обиду сего времени, за землю Русскую» (стр. 22). Смоленск не был разрушен татарами во время нашествия и сохранил свой военный потенциал, и обращаться к смольнянам за помощью в 1249–1250 гг. было вполне целесообразно, тогда как в XII в. они были злейшими врагами черниговских Ольговичей.
Столь же уместно обращение к юго-западным князьям, про которых сказано, что у них «паробцы железные под шеломами латинскими» (стр. 23) и «сулицы ляцкие» (стр. 24). Но из перечисления исключены Ольговичи черниговские (стр. 23), потому что они были в 1246 г. казнены Батыем по проискам владимирских князей 59, а Черниговское княжество политически разбито. Самым важным в списке является Ярослав Осмомысл, который высоко сидит «на златокованном столе, подпер горы Угорскы… затворив ворота Дунаю… отворяши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола сальтани за землями» (стр. 22). Ему тоже предлагается автором «Слова» застрелить «Кончака, поганого кощея» (стр. 22).
Если призыв понимать буквально, то это вздор. Ярослав Осмомысл был окружен людьми, которые были сильнее его, – боярами, лишившими его не только власти, но и личной жизни. В 1187 г. бояре сожгли любовницу князя, Настасью, и принудили Ярослава лишить наследства любимого сына (от Настасьи), а после его смерти, происшедшей тогда же, посадили старшего сына, пьяницу, на галицкий престол. К низовьям Дуная, где в 1185 г. возникло сильное влахо-болгарское царство, Галицкое княжество не имело никакого касательства. Никаких «салтанов» Ярослав не стрелял, а догадка о его участии в третьем крестовом походе (стр. 444) столь фантастична, что не заслуживает дальнейшего разбора. Призывать князя, лишенного власти и влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям – абсурд, но если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем «Даниил Галицкий», то все станет на свое место. Венгры разбиты под Ярославом в 1249 г. Болгария после смерти Иоанна Асеня (1241) ослабела, и влияние Галицкого княжества простерлось на юг, может быть, доходя до устьев Дуная, где в Добрудже жили остатки печенегов – гагаузы, возможно еще сохранившие кое-какие мусульманские традиции 60. Разрушенный Киев был тоже под контролем Даниила, и наконец его союз с Андреем Владимирским был заключен в 1250 г. и направлен против татар. Сходится все, кроме имени, без сомнения, зашифрованного сознательно.
Так же невероятен в данном контексте Кончак. Почему он «поганый раб»? Чей раб, когда он хан? Почему его называть поганым, если он тесть благоверного русского князя, а его Сын и наследник крещен и наречен Юрием? Кроме того, Кончак в недавнем прошлом привел на золотой стол киевский Святослава, а в 1182 г. был союзником Игоря и Святослава против Всеволода Большое Гнездо и смоленских князей. Допустим, что его так честят за то, что он участвовал в русской усобице, не будучи христианином, но в ней принимали участие литовские язычники на той же стороне, и их за это не осуждает автор «Слова», несмотря на свое уважение к великому князю Всеволоду.
Но если мы на место хана Кончака поставим какого-нибудь татарского баскака, например Куремсу или расшифрованного выше Дармалу, то все станет на место. Он – раб хана, он – приверженец одиозной религии, и в 1249–1250 гг. его, несомненно, следовало стрелять, если стать на позицию автора «Слова». Что же касается литовцев, то с ними можно было повременить, так же как с немцами, венграми и поляками. Насколько правильна была такая позиция – другой вопрос, но и его не обходит автор «Слова», хотя его мнение высказывается сверхосторожно, в связи с темой, не имеющей как будто никакого отношения к походу Игоря и вообще к половецкой степи.


Полоцкая трагедия

Щитом Руси против ударов с Запада был Полоцк. Автор «Слова», много говоря о полоцких князьях, с призывом к ним не обращается. Он скорбит о них. Герой полоцкого раздела «Слова» – Изяслав Василькович – личность загадочная. В летописи он не упомянут, что было бы возможно, если бы он никак себя не показал. Но он, по тексту «Слова», отличился не меньше Игоря Святославича: пал в бою с литовцами, и поражение князя повлекло сдачу города (стр. 95). Какого города? Надо думать, Полоцка, в котором в 1239 г. сидел некий Брячислав, после чего сведения о Полоцком княжестве прекращаются 61. Это имя – Брячислав – упомянуто и в «Слове» 62. Так назван брат погибшего князя, не пришедший своевременно к нему на помощь. И несколько ниже последнее упоминание земли Полоцкой: «на Немизе Немане снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладуть, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не болотом бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов» (стр. 25). Эта вставка композиционно относится к поражению Всеслава в 1067 г. князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Ярославичами (стр. 458). Однако приведенный отрывок в «Слове» поставлен не до вступления Всеслава на киевский престол и его бегства, а после, т. е. после 1069 г. Такой перескок не оправдан, если относить резню на Немиге к временам Всеслава, но если считать упоминание о ней ассоциацией писателя, думающего о своем времени, то эта вставка должна относиться ко времени написания «Слова», т. е., по нашим соображениям, к 40—50-м годам XIII в.
А в XIII в. Именно такая ситуация и была. Литовцы захватили Полоцкое княжество и простерли свои губительные набеги до Торжка и Бежецка. В 1245 г. Александр Невский нанес им поражение, но в следующем году, когда Ярослав Всеволодович с сыновьями поехал в Монголию, власть во Владимире захватил Михаил Хоробрит Московский и тут же погиб в битве с литовцами. И так же как к мифическому, никогда не существовавшему, Изяславу Васильковичу, к Михаилу не пришли на помощь братья, осуждавшие его узурпацию. Трагедию Полоцка автор «Слова» заключает самым патетическим возгласом: «О стонати Русской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей!.. Копиа поють!» (стр. 26).
Как это непохоже на 1187 г., когда ни Литва, ни половцы реальной угрозы Руси не представляли. Тогда нужно было не ждать спасения с Запада, а умерять аппетиты галицких и ростовских крамольных бояр, владимирских и новгородских «младших людей» да отдельных особо хищных князей. Но ведь об этом в «Слове» нет ни звука! Автор «Слова» великолепно понимает, что язычники-литовцы его времени – активные враги русских князей и немцев-католиков 63. Он и упоминает литовцев, но походя, чтобы не отвлекать внимания читателя от главного врага – степных кочевников, т. е., по нашему мнению, татар. Особенно же он скорбит, что не все князья разделяют его точку зрения, и в этом он был прав.
Наконец, обратим внимание на загадочный фрагмент «Слова»: «поганыи сами победами нарыщуще на Русскую землю, емляху дань по беле от двора» (стр. 18). Д. С. Лихачев правильно отмечает, что половцы дани с русских не брали, но пытается объяснить противоречие литературным заимствованием из «Повести временных лет» под 859 г. и рассматривает «дань» в данном контексте как символ подчинения (стр. 421). Однако и подчинения половцам в XII в. не было и быть не могло. А вот обложение татарами Южной Руси после 1241 г. имело место. Согласно закону 1236 г., введенному канцлером Монгольской империи Елюем Чуцаем, налог с китайцев взимали с очага или жилища, а монголы и мусульмане платили подушную подать. Это облегчение для китайцев Елюй Чуцай ввел для того, чтобы восстановить хозяйство территорий, пострадавших от войны 64, и, как мы видим, льгота была распространена на русские земли, находившиеся в аналогичном положении.

Паломничество князя Игоря

Удальство и легкомыслие Игоря Святославича обошлось Северской земле дорого. Половцы ответили на набег набегом и «взятошася города Посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всем Посемьи и в Новгороде Северском, и по всей волости черниговской, князя изыманы и дружина изымана, избита: города восставахуть и немило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мнози тогда отрекахуся от душь своих, жалующе по князех своих», – пишет автор Ипатьевской летописи 65. А автор «Слова» воспринимает события так: «Солнце светится на небесе – Игорь князь в Русской земли: девицы поют на Дунаи – вьются голоси чрез море до Киева. Игорь идет по Боричеву к святой Богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели» (стр. 30–31). Разница очевидна.
Кому верить? Конечно, летописи! Там более что согласно православному обычаю Игорь мог обращаться с благодарственной молитвой либо непосредственно к Богу, либо к святому, в честь которого он был назван, либо к св. Георгию, освободителю пленных. Следовательно, обращение к Богородице имело особый смысл, понятный современникам «Слова», но не замеченный позднейшими комментаторами. Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы, потому что обращение к ней покрывает все прошлые грехи князя Игоря. А врагами этими не могли быть ни христианизирующиеся язычники половцы, ни мусульмане, ставящие на одну доску Ису и Мариам, а только несториане, называвшие Марию «Христородицей», т. е. простой женщиной, родившей человека, а не Бога. Почитание Марии было прямым вызовом несторианству.
И в XII в. поход Игоря, несмотря на его незначительность, был переломным моментом в истории борьбы Ольговичей с Мономаховичами. Игорь Святославич нарушил традицию, установленную его дедом Олегом: дружбу со степью он заменил компромиссом с Мономаховичами, продолжавшимся до 1204 г.66 Но припутывать Богородицу к междоусобной войне русских князей некстати. Зато, когда Андрей Владимирский и Даниил Галицкий готовили восстание против татар, их противником был не сам Батый, а его сын Сартак, тайный несторианин и явный покровитель несториан, осмеивавший православных – русских и аланов. Именно в войне с Сартаком на знамени повстанцев не только могла, но и должна была оказаться Богородица, обращение к которой расценивалось как участие в восстании. Когда же в 1256 г. Сартак был отравлен за свои несторианские симпатии, то его дядя, Берке, несмотря на переход в ислам, начал оказывать покровительство православным и в 1262 г. начисто порвал с монголо-персидским и монголо-китайским улусами, где еще торжествовали несториане.
Итак, верхней границей написания «Слова» оказывается 1256 г., т. е. смерть Сартака и, следовательно, единственно вероятной ситуацией, стимулировавшей сочинение антикочевнического и антинесторианского направления, остается ситуация 1249–1252 гг. – трехлетия, когда Русь готовилась к восстанию, подавленному Сартаком Батыевичем и воеводой Неврюем.



Поэт и князь

А вот теперь настало время поставить вопрос о жанре изучаемого произведения. Это необходимо для того, чтобы узнать, в каком смысле мы можем использовать его как источник информации об эпохе, нас интересующей. Но проблема жанра всецело относится к филологии, и решающее слово принадлежит представителю этой отрасли знаний.
В статье, приложенной к цитированному изданию «Слова о полку Игореве», Д. С. Лихачев пишет: «„Слово“ – горячая речь патриота-народолюбца (стр. 249)… Однако было бы ошибочным считать, что перед нами типичное ораторское произведение (стр. 251)… Если это речь, то она близка к песне; если это песнь, то она близка к речи. К сожалению, ближе определить жанр „Слова“ не удается (стр. 252)».
Это действительно жаль, потому что, несмотря на то, что приведенные цитаты весьма изящны, они не снимают недоумений, с которых мы начали это исследование. Ведь и речь, и песнь, и поэма всегда бывают либо вымыслом, либо простой передачей сведений; либо прославлением и поношением, либо убеждением и т. д. Если наш анализ источника на фоне исторической конъюнктуры середины XIII в. правилен, то «Слово о полку Игореве» не героический эпос, а политический памфлет. Это соображение не противоречит определениям Д. С. Лихачева, а касается стороны вопроса, оставленной им без внимания.
Но мог ли этот вид литературы существовать в XIII в.? А почему бы нет! Он расцветал в древней Греции и Риме, примеров чему столь много, что не стоит их перечислять. Использовался в средневековой Персии, где Низам ул-мульк дал тенденциозное изложение движения Маздака, явно с дидактическими целями. Наконец, «Тайная история монголов» – памятник того же жанра, уцелевший среди многих, похищенных от нас жестоким Хроносом. Почему же русские должны считаться менее одаренными, чем современные им восточные народы? Поскольку есть потребность в жанре и есть талантливые авторы – жанр возникает и находит читателя. А после разгрома 1237–1241 гг. такая потребность была, и Русская земля талантами не оскудела.
Страшное и неожиданное поражение заставило всех мыслящих русских людей задуматься над судьбами своей страны. А вопрос стоял о том, кто хуже: татары или немцы? 67
Как мы уже видели, автор «Слова» настроен прозападнически. Следовательно, пущенная им литературная стрела направлена в грудь благоверного князя Александра Ярославича Невского, друга Батыя, побратима Сартака *1 и врага рыцарей Тевтонского ордена. Но образа этого князя в тексте нашего памятника нет. Есть другое: отдельные черты, характеризующие деятельность Александра Невского, а отнюдь не его личность. Почему так – вполне понятно. «Слово» писалось с расчетом на широкий резонанс и, следовательно, должно было дойти и до Александра Невского, а он был крут. Затем, обаяние личности Александра, поразившее даже самого Батыя, меньше всего могло стать объектом нападок. Автор «Слова» осуждает не персону князя, а его протатарскую политику. Осуждение же проскальзывает всюду. Опора на степняков осуждена в оценке Олега Гориславича, быстрота в передвижениях и ссоры с новгородцами – в характеристике Всеслава, которому «суда божиа не минути» (стр. 26), и, самое главное, индикатор враждебною направления – намеки на дружбу с иноверцами, недругами Богородицы, покровительницы Киева. Но что общего у несторианства с Александром Невским, да притом такого, что было очевидно дружинникам XIII в. без объяснений?
Готовясь к борьбе с Андреем Ярославичем, опиравшимся на католическую Европу, Александр Ярославич поехал за помощью в Орду, но не к самому Батыю, а к его сыну Сартаку 68, покровителю несториан. И победа в 1252 г. была одержана при помощи войск Сартака. Дружба Александра с Сартаком была хорошо известна, и поэтому противоположная партия намекала, и не без оснований, на склонность князя к несторианству, но в плане политическом, а не религиозном.
Но если наша гипотеза правильна, то наследник Олега, князь Игорь, как литературный герой, а не исторический персонаж, должен был выступать на борьбу с православными, а не только с язычниками-половцами. Действительно, див предупреждает все те страны, которым угрожают полки Игоря (стр. 79): «Землю незнаемую» – половецкую степь, Волгу – область христианских хазар, Поморье т. е. берег Черного моря, где в XII в. жили православные готы, Посулие, т. е. берега Сулы, где стоял Переяславль, цитадель русского грекофильства, Сурож, Херсонес и Тьмутаракань – греческие торговые города. Ни прикаспийские хазары, ни черноморские готы и греки никакого вреда Руси не делали, и поэтому версия, что поход Игоря был направлен против них, имеет совершенно иной смысл, нежели принято считать. Для XII в. он был бессмысленным, а для XIII в. – невозможным, так как между Русью и Черным морем находились войска Сартака Батыевича. Очевидно, и здесь не историческое описание событий, а иносказание.
В самом деле, ситуация середины XIII в. И в приведенном отрывке дана четко. Остатки разбитых, но непокоренных половцев, убежавшие от монголов в Венгрию, составили бы лучшие конные части войска, которое можно было двинуть на Золотую Орду. Они были бы надежнейшими союзниками русских, если бы те восстали против монголов. Поэтому див предупреждает не народы, а земли, занятые во время писания памятника народами, лояльными к Орде, но православными, очевидно бродниками и византийцами. Религиозный момент налицо, но половцы здесь не более чем литературная метафора.
В предлагаемом аспекте находит объяснение концовка «Слова». Как самое большое достижение излагается поездка Игоря на богомолье в Киев «к Богородице Пирогощей» (стр. 31). Это чистая дидактика: вот, мол, Ольгович, внук врага киевской митрополии, друга Бояна, «рыскавшего в тропу Трояню» (стр. 11), и тот примирился с Пресвятой Девой Марией, и тогда вся Русская земля возрадовалась. И тебе бы, князь Александр, сделать то же самое – и конец бы поганым! В этом смысл всего гениального произведения, которое стоило писать до того, как Александр решился порвать с Андреем и обратиться за помощью к татарам, т. е. до 1252 г.
Прав ли был автор «Слова» и его друзья Андрей Владимирский и Даниил Галицкий? В чем-то да, а в чем-то нет! Отколоться от Орды совокупными усилиями всех князей было, видимо, можно, но ведь это значило попасть под ярмо феодально-католической Европы. Тогда бы вся Русская земля разделила участь Белоруссии и Галиции. Александр Невский видел дальше своих братьев и идеолога их политической линии, автора «Слова о полку Игореве». Он не поддался на красивые слова: «лучше потяту быти, неже полонену быти» (стр. 10) и на гневные обличения: «А князья сами на себе крамолу коваху, а поганыи сами победами нарыщуша на Русскую землю, емляху дань по беле от двора» (стр. 18, 421). Дань от двора в 50-х годах татары брали 69, но уже в 1262 г. по инициативе того же Александра Невского сборщики дани, присланные центральным правительством хана Хубилая, были перебиты русским населением 70.
Самое интересное здесь то, что золотоордынский хан Берке не только не начал карательных мероприятий, но использовал мятеж в свою пользу: он отделился от Центральной Орды и превратил свою область в самостоятельное государство, в котором русский элемент играл не последнюю роль. После 1262 г. были порваны связи Золотой Орды с восточной линией потомков Толуя, обосновавшейся в Пекине и принявшей в 1271 г. китайское название – Юань. По существу, это было освобождение Восточной Европы от монгольского ига, хотя оно совершилось под знаменем ханов, потомков старшего Чингисида, Джучи, убитого по приказу отца за то, что он первый выдвинул программу примирения с побежденными 71. И не случайно, что тут же началась война Золотой Орды против персидских монголов, активных несториан, продолжавших чингисовскую политику завоеваний. Правительство хана Берке в 1262–1263 гг. еще колебалось, продолжать ли линию монгольских традиций или, уступая силе обстоятельств, возглавить народы, согласившиеся связать свою судьбу с Ордой. Можно думать, что последняя поездка Александра в Сарай, когда он отвел беду от народа, была именно тем подвигом, который определил выбор хана. Это было первое освобождение России от монголов – величайшая заслуга Александра Невского.
Итак, толковый князь оказался более прозорлив, нежели талантливый поэт. Но автору «Слова» нельзя отказать ни в искренности, ни в патриотизме, ни в призыве к единению, с той лишь оговоркой, что к единению призывала и противоположная сторона.
У читателя может возникнуть вопрос: а почему почти за два века напряженного изучения памятника никто не наткнулся на предложенную здесь мысль, которая и теперь многим филологам представляется парадоксальным домыслом? Неужели автор этой книги ученее и способнее блестящей плеяды славистов?!
Да нет! Дело не в личных способностях, а в подходе. Литературоведы использовали, и бесспорно блестяще, все возможности индуктивного метода, а они ограниченны. Конечно, не будь готовой подборки сведений, которую мы называем «прямой информацией», применение дедуктивного метода было бы неосуществимо, но в этом-то и цель данной работы, чтобы найти способ совмещения индукции и дедукции, равно необходимых в высоком ремесле историка.

Литература и примечания

1. «Слово о полку Игореве» – памятник XII в. М.-Л. 1962.
2. Mazon A. Les bylines russes, а также статьи в «Revue des eludes slaves» 1938–1945.
3. Зимин А. А. Когда было написано «Слово». стр. 135–152.
4. I. Свенцiцкий. Русь i половцi…; A. Vaillant, Les Chants epiques…; В. В. Виноградов, История литературного языка в изображении акад. А. А. Шахматова, стр. 77.
5. См.: «Слово о полку Игореве». 1947, стр. 7—42.
6. Лихачев Д. Стр. Черты подражательности «Задонщины».
7. «Слово о полку Игореве». 1950. стр. 352–368. Далее страницы даны в тексте (в скобках).
8. О христианизации половцев сообщают «Житие черноризца Никона» и «Сказание о пленном половчине». Кроме этого, известны факты: половецкий хан Бастий крестился в 1223 г. для вступления в союз с Русью против татар (ПСРЛ. II. стр. 741; X. стр. 90); половцы, переселившиеся в Венгрию, стали христианами; известно о крещении половецких ханов Амурата в Рязани в 1132 г., Айдара в Киеве в 1168 г. (ПСРЛ. IX. стр. 158, 236). В «Кириковых вопрошениях» записано: «И се ми поведал чернец пискупль Лука Овдоким молитвы оглашенныя творити: болгарину, половчину, чюдину, преди крещения 40 дней поста, ис церкви исходити от оглашенных» (Хрестоматия по русской истории, стр. 858). Цит. по: Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы… стр. 201.
9. Плетнева С. А. Печенеги… стр. 222.
10. Соловьев С. М. История России. стр. 374.
11. Там же. Стр. 379.
12. Противоположную точку зрения см.: Соловьев А. В. Политический круг автора «Слова о полку Игореве». стр. 87 и след. Федоров В. Г. Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла. стр. 128–144. Наш анализ исторического смысла «Слова» переносит проблему в иную плоскость.
13. Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. C. 49–52; Голубовский П. История Северской земли. стр. 90.
14. См. также: Зимин А. А. Ипатьевская летопись и «Слово о полку Игореве». стр. 43–64.
15. Попытка подставить под слово «хин» этноним «хунны» (G. Moravcsik, Zur Frage hunnobe…, стр. 69–72; А. В. Соловьев, Восемь заметок, стр. 365–369) неприемлема ни с филологической стороны («у» не переходит в «и»), ни с исторической: последние гунны – акациры – были уничтожены болгарскими племенами в 463 г. Кутургуров греческие писатели VI в. еще метафорически называют гуннами, но уже в VII в. это название исчезает. Даже венгров IX в. византийцы фигурально именовали «турками», и тем более название «гунны» не применялось к половцам и другим степнякам XI–XIII вв. Следовательно, в устах автора «Слова» название «хунн» невозможно ни как варваризм, ни как архаизм.
16. А. Ю. Якубовский, анализируя термин «Золотая Орда», также сопоставил его с названием чжурчжэньской династии и другим путем пришел к тому же выводу (см.: Греков К. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда. – стр. 60).
17. Звук «к» есть в западномонгольском, или калмыцком, языке, но этот язык, как и народ, на нем говорящий, образовался во второй половине XIII в. Из смешения восточных монголов с местным тюркским населением (Владимирцов Б. Я. Турецкие элементы я монгольском языке. стр. 159; Грумм-Гржимайло Г. Е. Когда произошло и чем вызвано распадение монголов на восточных и западных. стр. 167–177). Это мнение принял А. Л. Зимин (см.: Зимин А. А. К вопросу о тюркизмах… стр. 142).
18. «Задонщина». Стр. 535, 538, 539, 543, 544, 547.
19. Как не подосадовать на недавно появившуюся манеру давать средневековые китайские слова в современном китайском чтении. Ну пусть уж так обращаются с собственно китайскими терминами, но тюркские и монгольские слова искажаются до неузнаваемости, что путает исследователей. Хин и Цзинь звучат непохоже, но Кинь (Kin) – чтение, принятое в классической востоковедческой литературе и отвечающее фонеме XII–XIII вв., неизбежно вызвало бы у литературоведа нужную ассоциацию. Думается, что целесообразнее облегчать работу коллегам, нежели затруднять се в угоду мнимой точности. Равно «хин» не может быть названием Китая – Цинь, принятом издавна на Ближнем Востоке и в Европе. Сами китайцы именовали свою страну либо Чжун-го – Срединное государство, либо, в сношениях с иноземцами, по имени династии, т. е. должно было бы быть либо Сун, либо Кин, что и требовалось доказать.
20. Сокровенное сказание. 106.
21. Там же. 145.
22. Там же. 173, 214.
23. Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах…Т. I. стр. 262.
24. Там же. Т. II. С. 70–71.
25. О применении яда у лесных племен Сибири и Дальнего Востока говорит А. П. Окладников, указывая на уменьшение луков и облегчение наконечников стрел в Глазковское время (Окладников А. П. Неолит…, стр. 72), но в степи до XIII в. эта техника была неизвестна.
26. Мелиоранский П. Турецкие элементы…, стр. 296 и сл. Есть и другие мнения, которые мы здесь не критикуем: Р. Якобсон производит это слово от charlug – «каролингский» (R. Jakobson, The Puzzles of the Igor’Tale, стр. 61), а А. Зайончковский – от племенного названия «карлук» (A. Zajaczkowski, Zwiazki jezykowe polowecko-slowenskie, стр. 52–53; ср.: А. Н. Кирпичников, Русские мечи X–XIII веков, стр. 24). В качестве курьеза можно добавить мнение З. Стибера, производящего слово «харлужный» от кашубского «Chariezny» – ворюга, ср. диалектное «харлить» – оттягивать неправдой чужое, отсюда якобы «харлужный» – захваченный в добычу (Z. Stieber, Vieux russe…, стр. 130–131).
27. «Сокровенное сказание». 145.
28. Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности.
29. Bacot J. Reconnaissance ene Haute Asie… С. 137–153.
30. В «Задонщине» говорится: «(татары) ркуче… а катунь своих не трепати» (стр. 547).
31. Соловьев А. С. Деремела… стр. 100–103.
32. Державин Н. Стр. Троян в «Слове о полку Игореве». стр. 25–44.
33. Болдур А. Троян «Слова о полку Игореве». стр. 7—35.
34. Там же, стр. 8—11, 22, 34–35.
352. Срезневский И. Древние памятники русского письма… Стр. 205; Летописи русской литературы. Т. III. Кн. 5. М., 1861. Ч. П. стр. 5.
36. «Где лежит оумерл Зеоус его же и Дыя наричают». См.: Шусторович Э. М. Хроника Иоанна Малалы и античная традиция. Литературные связи древних славян//Труды отдела древнерусской литературы. Л… 1968. стр. 65.
37. Вернадский Г. В. Были ли монгольские послы 1223 г. христианами? стр. 145–148; G. Vernadsky, Kievan Russia, стр. 237–238. Гипотезу Г. В. Вернадского, построенную на толковании нюансов текста, мы принимаем по следующим основаниям. Столкнувшись с новым противником, Субэтэй-баатур постарался избегнуть войны и послал для переговоров людей, которые, по его мнению, скорее всего могли достичь взаимопонимания, т. е. христиан. Они были казнены. Казалось бы, ему надлежало поберечь своих людей, но он отправил второе посольство с ультиматумом… и оно вернулось невредимым. Очевидно, между первыми и вторыми послами была существенная разница, и ее-то уловил Г. В. Вернадский при детальном анализе текста летописи. Ведь если бы первых послов убили только как татар, то и второе посольство постигла бы та же участь, тем более что послы апеллировали о справедливости к «небесному богу». Но ведь не всякий монотеизм – христианство, а к язычникам в средние века относились терпимее, чем к еретикам.
38. Кулаковский Ю. История Византии. Стр. 441–447.
39. Соловьев С. М. История России. Стр. 379.
40. Комарович В. Л. Культ рода и земли… Стр.84—104.
41. Упоминание дива в «Задонщине» представляется нам литературным заимствованием из «Слова о полку Игореве».
42. Ипатьевская летопись под 1250 г. Полное собрание русских летописей. II. М., 1962. стр. 806.
43. Работая в геологической экспедиции на левом берегу Нижней Тунгуски около впадения в нес реки Летней в 1944 г., я нашел столб из окоренной елки длиною около 3 м. На нем была укреплена деревянная, вырезанная ножом птица длиною около 20 см. По объяснению кетов, это – шаманский знак души, поставленный для охраны места от злых духов. Вся сила оберега заключалась, по их словам, в птице.
44. Именно у них, ибо западносибирское язычество отличается от шаманизма принципиально. Угорский колдун «приручает духов, как оленей», а не дружит с ними. Кеты считают, что у них и у эвенков «вера разная» (из личных расспросов автора на Нижней Тунгуске в 1943 г.).
45. Иносказания в «Слове» в аспекте философской символики искал В. Л. Комарочич (черновые записи в рукописном отделе Пушкинского дома), но, по-видимому, объяснение может быть более простым и полным за счет изучения политической конъюнктуры XII–XIII вв.
46. Альшиц Д. Н. См.: Ответы советских ученых… Стр. 37–41.
47. Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. Стр. 52.
48. Приселков М. Д. «Слово о полку Игореве»… Стр. 112.
49. Насонов А. Н. Монголы и Русь. Гл. 1.
50. Там же. стр. 12, 23.
51. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. II. Стр. 121.
52. Письмо Гуюка к папе см.: Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. стр. 59, 220–221.
53. G. Vernadsky. The Mongols and Russia…, стр. 72.
54. А. Г. Галстян. Армянские источники о монголах, стр. 110; В. Г. Тизенгаузен. Сборник материалов…, стр. 18–19.
55. Смешение битв на Каяле 1185 г. и Калке 1223 г. автором «Задонщины», рассматривающим битву на Куликовом поле как реванш за Калку, отмечено Д. С. Лихачевым (Национальное самосознание древней Руси. М.-Л., 1945), указавшим, что «Задонщину» следует рассматривать как реплику на «Слово о полку Игореве» (см. также: В. П. Адрианова-Перетц «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». – в кн.: «Слово о полку Игореве» – памятник XII в, стр. 131–169). Замеченные нами детали позволяют лишь предполагать большую древность «Слова» сравнительно с «Задонщиной», так как после 1262 г. несторианская проблема потеряла актуальность.
56. Theiner. Vetera Monumenta historia Hungariae illusirantia. I.Roma, 1857, стр. 86 (цит. по кн.: Мавродин В. В. Очерки истории левобережной Украины, стр. 283).
57. К. Маркс – Ф. Энгельсу, 5.III.1856,– К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 29, стр. 16.
58. Неврюй, полководец Сартака, сына Батыя, подавил восстание Андрея Ярославича Владимирского, брата и соперника Александра Невского.
59. Насонов А. Н. Монголы и Русь. стр.26–28. Михаил Черниговский посылал посла на Лионский собор 1245 г. просить помощи против татар, и это объясняет его опалу и казнь.
60. О распространении мусульманства среди печенегов XI в. сообщает Бакри: «…после 400-го года хиджры случился у них пленный из мусульман, ученый богослов, который и объяснил ислам некоторым из них. Вследствие чего те и приняли его. И намерения их были искренни, и стала распространяться между ними пропаганда ислама. Остальные же, не принявшие ислама, порицали их за это, и дело кончилось войной. Бог же дал победу мусульманам, хотя их было только 12 тысяч, а неверных – вдвое больше. И они [мусульмане] убивали их, и оставшиеся в живых приняли ислам. И все они теперь мусульмане, и есть у них ученые и законоведы и чтецы корана» (А. Куник, В. Розен, Известия алБакри и других авторов о Руси и славянах, стр. 58–60). По-видимому, здесь налицо тенденциозное преувеличение, ибо известны факты крещения отдельных печенежских ханов (ПСРЛ, IX, стр. 57, 64) и народных масс при договоре с Константином Мономахом в 1051 г., что было бы невозможно, если бы они уже принадлежали к другой мировой религии; но зерно истины в сообщении Бакри есть (см.: С. П. Толстов По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 262), и наличие в причерноморских степях мусульманских кочевников объясняет легкость обращения в ислам Узбека, хана Золотой Орды (1312 г.), очевидно ориентировавшегося на изрядное число кочевников-мусульман.
61. Соловьев С. М. История России. Стр. 181.
62. В тексте «Слова» стоит «небысть тут брата Брячислава, ни другого Всеволода». По удачному предложению А. А. Зимина (личное сообщение), вместо «Всеволода» надо поставить «Всеслава» – и тогда ретроспективная композиция обретает смысл: не было второго Всеслава, который сумел бы отстоять Полоцк от врагов, и дальше идет патетическое отступление о Всеславе. князе Полоцком, где события перечислены в обратном хронологическом порядке (с. 24–26).
63. В 1251 г. Миндовг взят под опеку св. Петра: «крещение же его льтиво бысть» (ПСРЛ. II. стр. 817).
64. Иакинф Бичурин. История первых четырех ханов. Стр. 264–265.
65. Действительно, поход 1185 г. повлек за собой политический упадок Северской земли и обеспечил гегемонию на Руси суздальскому княжеству (Голубовский П. История Северской земли. стр. 160 и след.).
66. Там же. стр. 170.
67. История католического наступления на Русь обстоятельно заложена в кн.: Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси.
68. Соловьев С. М. История России. Стр. 157.
69. Северо-Восточная Русь была обложена только в 1257 г. См.: Насонов А. Н. Монголы и Русь. стр. 12, 22.
70. Там же. стр. 52.
71. Бартольд В. В. Туркестан… Стр. 495.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 17:05   #7
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Б. А. Рыбаков. О преодолении самообмана

(По поводу книги Л. Н. Гумилева «Поиски вымышленного царства»)


Вышла еще одна книга доктора исторических наук Л. Н. Гумилева по истории Великой Степи; на этот раз автор не замкнулся в ранней истории тюркских племен, а дал широкую картину всего степного мира накануне и в момент образования империи Чингизидов. Как литературный прием, позволяющий объединять Запад и Восток, Л. Н. Гумилев использовал средневековую легенду о царстве пресвитера Иоанна, будто бы находившемся где-то в Азии.
Судя по свободному обращению к большому числу разнородных источников, книга, очевидно, представляет собой результат исследования, хотя процесс анализа далеко не всегда показан и автор нередко прячется за свои парадоксы. Так, говоря о невозможности примирить разноречивые источники, он пишет: «И тут я подумал: возьму-ка заведомо правильное суждение, что Чингисхан был и его империя существовала, и заведомо сомнительное, что пресвитер Иоанн царствовал в „Трех Индиях“, и сопоставлю их на авось. Вдруг от такого сочетания сама собой получится органическая концепция, поскольку у меня уже появятся положительные и отрицательные величины. Так я и поступил» (стр. 10). К своим предшественникам автор относится очень высокомерно, считая, что он не обязан давать ни характеристики источников, ни обзора научной литературы вопроса, ибо «из тысяч мышей нельзя сделать одной лошади» (стр. 381). Здесь «мыши» – труды исследователей предшествующих лет, а «лошадь» – книга самого Л. Н. Гумилева. В другом месте автор очень своеобразно определяет место научного поиска: «Момент озарения не предшествует изучению проблемы и не венчает ее, а лежит где-то в середине, чуть ближе к началу… А поиски в собственном смысле слова начинаются потом, ибо искать стоит лишь тогда, когда знаешь, что ищешь» (стр. 403). Одному из таких озарений (которое, очевидно, предшествовало научному поиску) посвящена глава XIII, названная несколько претенциозно – «Опыт преодоления самообмана» (стр. 305–345). На этой главе, посвященной русской истории XII–XIII вв., я и остановлюсь подробнее.
Для всех изучающих русскую историю этого времени чрезвычайно важно каждое новое востоковедческое исследование, раскрывающее взаимосвязь русских княжеств с обширным и многоликим степным миром. От ориенталиста русисты ждут новых интересных обобщений, раскрытия того, что находилось за линией горизонта древних летописцев, писавших о половцах и татарах лишь тогда, когда войска их нападали на Русь. К сожалению, Л. Н. Гумилев сразу разочаровывает нас.
Говоря о взаимоотношениях Руси с половцами в XII в., он отделывается несколькими парадоксами: «Половцы вошли в систему Киевского княжества так же, как, например, Полоцкая или Новгородская земля, не потеряв автономии» (стр. 312). «От падения Хазарского каганата в 965 г. до основания Золотой орды в 1241 г. никакого степного объединения не существовало и опасности для русской земли со стороны степи не было» (стр. 312). Отказываюсь понимать эту фразу! Разве не было грандиозного похода Шарукана в 1068 г., разбившего войска всех сыновей Ярослава Мудрого? Разве не писал летописец в 1185 г.: «Пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множеством Половець на Русь, похупаяся, яко пленити хотя грады рускые и пожещи огнем»? 1 Летописи полны красочных описаний половецких походов, во время которых разорялись и сжигались десятки русских городов, включая Киев. Но что значат половецкие набеги, если наш ориенталист не заметил походов Батыя на Русь в 1237–1238 гг. (Рязанско-Владимирскне земли), 1239 г. (Левобережье Днепра), 1240 г. (Киев и Волынь) – ведь в своей неосторожной фразе на стр. 312 он сказал, что до 1241 г. (!) никакой опасности со стороны степи для Руси не было, а на стр. 309 утверждает, что половцы были не опасны и что призывать к борьбе с ними в 1185 г. было «просто нелепо». Что это – описка, красное словцо или концепция?
Как ни странно, но, оказывается, концепция. Оказывается, что мы напрасно преувеличиваем масштабы разорения Руси Батыем, что на самом деле «две кампании, выигранные монголами в 1237–1238 и 1240 гг., ненамного (?) уменьшили русский военный потенциал», как декларирует Л. Н. Гумилев на стр. 328–329. Опирается ли этот новый взгляд на какие-либо новые источники? Нет, разумеется. Внимательно ли отнесся автор ко всей сумме старых источников? Одновременно с книгой Л. Н. Гумилева в том же издательстве вышел сборник статей «Татаро-монголы в Азии и Европе», где Л. В. Черепнин, прекрасный знаток источников, дал убедительную картину разгрома Руси Батыем, уничтожившим «грады многы, им же несть числа».2
Л. Н. Гумилев, причастный к археологии, должен был бы знать, что красочные словесные описания современников документально подтверждаются огромным археологическим материалом: десятки русских городских центров навсегда запустели после Батыева погрома; походы 1237–1241 гг. оказались катастрофой, уничтожившей военные резервы именно тех княжеств, которые издавна накапливали силы для борьбы со степью. Полное отрицание Л. Н. Гумилевым половецкой опасности в XII в. И старание преуменьшить результаты татаромонгольского вторжения в XIII в. резко расходятся с данными науки и могут быть объяснены не привлечением новых источников, не эрудицией востоковеда, а предвзятой мыслью автора, его излюбленной дедукцией (см. стр. 6 и 345).
Озарение, заставившее Л. Н. Гумилева фальсифицировать историю, содержит очень простую мысль: «Слово о полку Игореве» не имеет отношения ни к Игорю, ни к его походу 1185 г. («стычке, не имевшей никакого военного и политического значения», стр. 308). «Слово» – памфлет, созданный в 1249–1252 гг., «сочинение антикочевнического и антинесторианского направления», «литературная стрела, направленная в грудь благоверного князя Александра Ярославича Невского» (стр. 341–342); «под масками князей XII в. должны скрываться деятели XIII в.» (стр. 334).
Впервые этот набор новинок исторической мысли был издан в 1966 г., в самый разгар споров с возмутительной «концепцией» Мазона-Зимина, относившей создание «Слова» к XVIII веку 3. Историки правильно пренебрегли этой статьей, изданной тиражом в 500 экземпляров, не посвятив ей специальных рецензий. Но теперь, когда датировка «Слова о полку Игореве» XII в. подтверждена рядом новых исследований лингвистов (славистов и тюркологов), литературоведов, историков, повторная публикация гумилевских новаций (тиражом в 9500 экз.) вызывает уже тревогу. Тревогу почувствовал и сам автор, окруживший свои тезисы множеством рассуждений о том, как искать историческую истину (стр. 9—24), и даже написавший специальную инструкцию о построении гипотез (стр. 381–403), где защищает право на бездоказательность (стр. 402–403). Редактор сослужил плохую службу своему подопечному автору, раскрыв его скоростной метод изготовления книг: «Для того чтобы обычными методами достичь того, что сделано в данной книге, пришлось бы написать минимум четыре монографии, доступные только узкому кругу специалистов, и затратить на это всю жизнь. Метод Л. Н. Гумилева позволил избежать такой траты сил… Он вкратце может быть охарактеризован как применение исторической дедукции к накопленному материалу в отличие от общепринятого индуктивного метода» (предисловие С. И. Руденко к рассматриваемой книге, стр. 5–6).
Основой, ключевой позицией (стр. 311) для перенесения «Слова о полку Игореве» в XIII в. для Л. Н. Гумилева явились такие слова, как «Хинова» и «Деремела». Слово «Хинова», обычно считающееся воспоминанием о первых тюрках наших степей – гуннах, Л. Н. Гумилев связывает с названием чжурчжэньской империи Кин-Цзинь на берегу Тихого океана. По мысли автора, это название принесено на Русь монголами, заменившими звук «к» на «х». Гумилев пренебрегает тем, что империя Кинь, отстоявшая от Руси на 5 тыс. км, перестала существовать за несколько лет до появления монголов на Руси и что ни в одном источнике, ни в русском, ни в восточном, ни в западноевропейском, татаро-монголов никогда не называли «хинами». С этих же позиций Гумилев истолковал и слово «Деремела», давно уже считаемое обозначением одного из литовских, ятвяжских племен (Derme) 4. Л. Н. Гумилев объявляет это слово монгольским именем: «Если допустить, что в числе побежденных Романом и Мстиславом был отряд монгольского баскака по имени Дармала, контролировавшего область, лежавшую между страной ятвягов и половецкой степью, то противоречий с фонетикой и текстом не возникает» (стр. 320).
«Хинова» и «Деремела» самым коварным образом подвели Л. Н. Гумилева, пытавшегося на их основе говорить о монголизмах XIII в. в русской поэме XII века. В «Слове о полку Игореве» говорится о победах князя Романа Мстиславича Волынского и его соседа князя Мстислава над такими землями, как «Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела…», но дело в том, что Роман умер 14 октября 1205 г. и, естественно, не мог побеждать никаких монгольских баскаков, появившихся здесь только через четыре десятилетия после его смерти. Если поверить Л. Н. Гумилеву, что автор «Слова о полку Игореве» под «маской» Ярослава Осмомысла подразумевал Даниила Галицкого (стр. 336), то как можно допустить, что он, автор «Слова», не знал того, что отец Даниила был убит поляками задолго до нашествия татар? Я не говорю уже о том, что естественнее было бы надеть эту маску не на чужого Даниилу человека, а на его родного отца, воспетого в этой же поэме – Романа Волынского.
Задуманный Л. Н. Гумилевым «маскарад» грешит прежде всего недобросовестностью. Автор не дал себе труда заглянуть в летописи XII в. (нет ни одной ссылки!) и крайне небрежно пользовался превосходным комментарием Д. С. Лихачева, откуда он черпал кое-какие сведения (см. стр. 307). Великого Всеволода, который может «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти», Л. Н. Гумилев считает в поэме маской его внука Андрея Ярославича: «Звать на юг Всеволода Большое Гнездо, врага Святослава и Игоря, более чем странно» (стр. 335). Откуда Л. Н. Гумилеву известно, что в 1185 г. Всеволод Юрьевич был враждебен к Святославу Киевскому и Игорю Северскому? Ведь надо же знать, что после битвы на Влене враги помирились, что «Всеволод же Суждальский… прия великую любовь с Святославом и сватася с нимь и да за сына его меншаго свесть свою» 5 А на следующий, 1183 г. Всеволод получил от Святослава большую военную помощь: в поход на Волжскую Болгарию пошел со Всеволодом сын Святослава Владимир с киевскими полками. Почему же было странно звать союзника себе на помощь, когда Кончак угрожал Киеву? О мнимой вражде Всеволода к Игорю, женатому на его родной племяннице, мы точно так же в летописях не найдем ничего.
Верхом развязности и полного пренебрежения к источникам является раздел, посвященный тестю Игоря Ярославу Осмомыслу, так торжественно воспетому автором «Слова». По поводу того, что автор поэмы обратился к Ярославу с призывом вступиться за Русскую землю, Л. Н. Гумилев пишет: «Если призыв понимать буквально, то это вздор» (стр. 336). Вздором это оказывается потому, что Ярослав будто бы был лишен боярами «не только власти, но и личной жизни» (стр. 336). Продолжу цитирование этого примечательного места, рисующего «скоростной метод» пользования источниками из третьих рук: «В 1187 г. бояре сожгли любовницу князя, Настасью, и принудили Ярослава лишить наследства любимого сына (от Настасьи), а после его смерти, происшедшей тогда же, посадили старшего сына, пьяницу, на галицкий престол» (стр. 336). До Л. Н. Гумилева дошли какие-то отдаленные сведения из галицкой истории, безнадежно перепутанные им. Разберем их по пунктам. Во-первых, сожжение Настасьи состоялось не в 1187 г., а в 1171 г., на 16 лет раньше смерти Ярослава, будто бы «происшедшей тогда же». Во-вторых, на протяжении этого 16-летнего периода нельзя говорить о слабости Ярослава Галицкого; соседние князья очень опасались грозного князя, и, когда его сын Владимир убегал из Галича, соседи боялись приютить беглеца. В 1173 г. его отправил от себя князь Луцкий, «убоявься пожьженья волости своей», а в 1184 г. князья испуганно передавали княжича с рук на руки: «Роман, блюдяся отца его, не да ему опочити у себе», (Инъгвар), «блюдяся отца его и не прия его»; ни Святополк Туровский, ни Давыд Смоленский не приняли сына Ярослава Галицкого. Даже далекий Всеволод Большое Гнездо не приютил родного племянника: он «ни тамо обрете себе покоя». Как же можно писать о том, что Ярослав был лишен боярами власти, если Ярослав выгонял законного наследника, любимца бояр княжича Владимира, и на протяжении пути в две с половиною тысячи километров только один князь, его шурин Игорь, осмелился принять изгнанника? Третьим расхождением Гумилева с историческими фактами является его утверждение, что галицкие бояре в 1187 г. принудили Ярослава лишить наследства любимого сына, то есть Олега «Настасьича». Летопись под 1187 г. сообщает совершенно противоположное. Летописец, вторя автору «Слова о полку Игореве», рисует Ярослава могущественным монархом, распоряжающимся многочисленными полководцами. Боярам, созванным к ложу умирающего князя, Ярослав твердо изложил свою волю: «Се аз, одиною худою своею головою ходя, удержал всю Галичкую землю. А се приказываю место свое Олгови, сынови своему меншему, а Володимеру даю Перемышль». После этого Ярослав Осмомысл заставил бояр присягнуть побочному сыну от любовницы – «бяшеть бо Олег Настасьчичь и бе ему мил, а Володимер не хожаше в воле его и того деля не дашеть ему Галича». Прочтя все это в летописи (или узнав каким-то иным способом), Л. Н. Гумилев придал всему обратный смысл и выразил такое сомнение в адрес автора «Слова о полку Игореве»: «Призывать князя, лишенного власти и влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям – абсурд, но если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем „Даниил Галицкий“, то все станет на свое место» (стр. 336).
Но мы обязаны еще раз вспомнить, что ко времени написания «Слова о полку Игореве», к середине 1180-х годов, минуло уже полтора десятка лет с той поры, как Ярослав переживал «нервные травмы», и (как это ни абсурдно с точки зрения Л. Н. Гумилева), что в июле 1184 г. Ярослав послал своих воевод в помощь Святославу Киевскому против Кобяка. Почему же обращение к могущественному князю, дочь которого могла попасть в руки половцев в сожженном ими Путивле, стало абсурдом и вздором через 10 месяцев после разгрома Кобяка с помощью галицких войск?
Начиная рассмотрение аргументов в пользу своих построений, Л. Н. Гумилев обещал «твердо стать на почву несомненных фактов» (стр. 313). Ну что ж, не все обещания легко выполнить.
Не касаясь множества других небрежностей и ошибок, в изобилии рассеянных на рассматриваемых сорока страницах книги, остановлюсь на том вопросе, которому сам Л. Н. Гумилев отводит определяющее место. Сущность этого вопроса можно изложить так: Л. Н. Гумилеву кажется, что «Слово о полку Игореве» написано в середине XIII в. для того, чтобы в завуалированной форме высказать неодобрение по поводу дружбы Александра Невского с ханом Сартаком, христианином несторианского толка (стр. 331–332). Висит эта гипотеза на следующих четырех нитях «сложной дедукции»: 1. Отождествление Трояна в «Слове о полку Игореве» с христианской троицей несториан (стр. 324).
2. Признание Олега Гориславича тайным еретиком, а Бояна – агентом Олега, ездившим на Тянь-Шань (или за Кавказ) к несторианам (стр. 322–325). 3. Отождествление Дива «Слова о полку Игореве» с монгольским божеством (стр. 323). 4. Признание князя Игоря борцом против несторианства (стр. 332 и 340). Сознавая бесплодность подробного рассмотрения таких положений, мы все же должны ознакомиться с системой аргументов автора и проверить, сумел ли он в этом разделе «твердо стать на почву несомненных фактов».
Первый тезис не доказывается Л. Н. Гумилевым, а постулируется: «Допустим, что „Троян“ – буквальный перевод понятия „троица“, но не с греческого языка и не русским переводчиком, а человеком, на родном языке которого отсутствовала категория грамматического рода. То есть это перевод термина „Уч-Ыдук“, сделанный тюрком на русский язык» (стр. 324. Так как доказательств не приведено, то и разбирать этот тезис не будем. Можно только высказать удивление, что услужливый тюрок, позаботившийся о русских людях, не употребил бытовавший у русских термин «троица», а изобрел для них Трояна. И что переводил с тюркского этот загадочный переводчик? «Трояновы века» Гумилев без всяких оснований объявляет временем после Эфесского и Халкедонского церковных соборов 449 и 451 гг., предавших анафеме несториан (стр. 325). Соглашаться трудно, но и опровергать нечего.
Второй тезис – «уклонение второго по значению на Руси князя в ересь» (стр.325). Имеется в виду Олег Святославич, который, по мысли Л. Н. Гумилева, «должен был унаследовать золотой стол киевский, а его объявили изгоем, лишили места в престолонаследной очереди» (стр. 309). Опять плохо дело с русскими летописями: не подтверждают они слов Л. Н. Гумилева. В 1078 г., о котором идет речь в «Слове о полку Игореве», Олег не был вторым по значению князем и не стоял в престолонаследной очереди. Княжил в Киеве Всеволод, сын Ярослава Мудрого; после него могли княжить его племянники, сыновья Изяслава, Святополк и Ярополк. Далее по старшинству шли сыновья Святослава Ярославича: Глеб, Давид, Роман и – лишь на четвертом месте – Олег. Так как Давид пережил Олега на восемь лет, то Олег до конца своей жизни не мог по старшинству претендовать ни на второе место в Руси, ни на место в очереди к великокняжескому трону. Неверно и утверждение Л. Н. Гумилева о конфликте Олега с киевской митрополией, трижды повторенное им (стр. 310, 325 и 344); Олега вызывали (и не в 1078, а в 1096 г.) на суд князей и епископов, а митрополит даже не был упомянут. Несторианство Олега Гориславича не обосновывается автором ничем. Единственным доказательством является восклицание Л. Н. Гумилева в адрес Олега, пострадавшего от двоюродных братьев, хазар и греков: «Ему ли было не искать другого варианта христианской веры? И тут его друг… Боян нашел путь „чрес поля на горы“, туда, где жили полноценные христиане» (стр. 325), то есть центральноазиатские несториане. Л. Н. Гумилев думает, что этим он разъясняет «темные фрагменты» «Слова о полку Игореве».
Третье доказательство «хорошего знакомства» современников «Слова о полку Игореве» «с дальневосточными символами, которые они могли узнать только у монголов» (стр. 327), Л. Н. Гумилев видит в том, что Боян «растекашется мыслию по древу» (это будто бы свойственно только монголам), и в наличии в поэме образа злого Дива. Див, по мнению Л. Н. Гумилева, – это дьявол в его монгольском варианте. В доказательство он приводит известное место из летописи (это его единственная ссылка на летопись под 1250 г.), где описываются религиозные обычаи татар. Но, сделав в пяти строках семь ошибок (вместо «кровопитья» наборщики набрали «кровопротыа» и др.), Л. Н. Гумилев насилует текст и создает какого-то небывалого «земледьявола» (стр.326), который якобы и соответствует Диву «Слова о полку Игореве».
Но ведь этого существа в самом тексте летописи нет – там говорится о том, что татарская знать поклоняется Солнцу, Луне, Земле, дьяволу и находящимся в аду предкам. Здесь две разных категории объектов поклонения: вопервых, природа (земля и небо) и, во-вторых, ад и его обитатели с хозяином этого места во главе. Никакого «земледьявола» нет; он слеплен Гумилевым из конца одной фразы и из начала другой. А между тем сразу же после всех допущений об Олеге, Бояне и «земледьяволе» Л. Н. Гумилев переходит к широким выводам: «Итак, мы подошли к решению. Несторианство было в XIII в. Известно на Руси настолько хорошо, что читатели „Слова“ не нуждались в подробных разъяснениях, а улавливали мысль автора по намекам» (стр. 326). Эта навязчивая мысль о несторианстве не дает покоя Л. Н. Гумилеву, и он создает четвертую подпору своей гипотезы или, лучше сказать, своего «озарения», так как гипотезы строятся на основе фактов.
Четыре раза (стр. 308, 332, 340, 344) Л. Н. Гумилев пишет о «паломничестве» Игоря в Киев после возвращения из плена. Паломничество это не простое. Счастливые читатели XIII в. понимали сущность его «с полуслова» (стр. 331): «Например, достаточно было героя повествования, князя Игоря, заставить совершить паломничество к иконе Богородицы Пирогощей, чтобы читатель понял, что этот герой вовсе не друг тех крещеных татар, которые называли Марию „Христородицей“, и тем самым определялось отношение к самим татарам» (стр. 331–332).
В специальном разделе «Паломничество князя Игоря» (стр. 340) автор, не надеясь на понятливость читателей XX в., раскрывает свое понимание событий 1185 года. Его, Л. Н. Гумилева, удивляет будто бы уловленное им расхождение в оценке событий летописцем и поэтом: летописец говорит о тягостях Северской земли и Посемья, а автор «Слова» радуется: «Страны ради, грады весели». «Кому верить?» – восклицает историк и отвечает сам себе: «Конечно, летописи!», – а сам переходит к комментированию поэмы: «Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы», то есть против несториан. Четырьмя страницами далее Гумилев снова повторяет свои разъяснения: «В предлагаемом аспекте находит объяснение концовка „Слова“. Как самое большое достижение излагается поездка Игоря на богомолье в Киев… Это чистая дидактика: вот, мол, Ольгович, внук врага киевской митрополии, друга Бояна, „рыскавшего в тропу Трояню“, и тот примирился с Пресвятой Девой Марией, и тогда вся русская земля возрадовалась. И тебе бы, князь Александр, сделать то же самое – и конец бы поганым! В этом смысл всего гениального произведения…» (стр. 344). Этот фейерверк имен и толкований требует разбора по пунктам.
1. Разве Игорь ездил в Киев на богомолье как благочестивый паломник, чтобы примириться с пресвятой девой? По возвращении из плена в разоренную Северскую землю Игорь «иде ко брату Ярославу к Чернигову, помощи прося на Посемье». С этой же целью он поехал и в Киев к Святославу и Рюрику. Пирогощая церковь (а не икона) упомянута в «Слове» как топографический ориентир: Игорь уезжает из Киева, спускается по Боричеву взвозу и едет к Пирогощей на Подоле, то есть к переправе через Днепр.
2. Как можно сопоставлять в обратном порядке разные разделы летописи и «Слова», повествующие о разных событиях, и удивляться их противоречивости? Не нужно патетически восклицать – «Кому верить?», а следует внимательно читать тот текст, о котором пишется. И в летописи и в «Слове» одинаково говорится о туге и напастях, о тоске и печали после разгрома Игоря и наезда Гзака на Посемье. И в «Слове» и в летописи выражается радость по поводу освобождения Игоря из плена:
«Страны ради, грады весели»; «и обрадовашася ему (Игорю)» «и рад бысть ему Святослав, также и Рюрик сват его» 6. А Л. Н. Гумилев стал сопоставлять запись летописца о майском походе Гзака на Посемье с описанием возвращения Игоря из плена в более позднее время, когда Гзак уже вернулся из похода, и удивился несходству выхваченных им из контекста и перепутанных отрывков. Удивиться есть чему.
3. Как можно всерьез говорить о «примирении» Игоря с богородицей? Летописная повесть о походе 1185 г. рисует Игоря предельно религиозным, до слащавости благочестивым; он даже из плена бежит, надев на себя святыни. По каким косвенным данным (при полном отсутствии прямых) можно говорить о его «ссоре» с богородицей, потребовавшей далекой поездки (хотя богородичные церкви были в каждом городе) и примирения с ней? И разве выдуманному примирению, а не избавлению князя от плена радовалась Русская земля?
Подводя итог, мы видим, что попытка переноса «Слова о полку Игореве» в середину XIII в. не оправдана и абсолютно ничем не доказана; мнимое несоответствие призывов автора «Слова» исторической действительности 1185 г. основано на чудовищном искажении летописей, а стремление Л. Н. Гумилева во что бы то ни стало объявить автора «Слова» врагом центральноазиатских несториан вызывает просто недоумение и тоже базируется на недобросовестной подтасовке исторических источников. Чтение русского раздела книги Л. Н. Гумилева вполне можно назвать путешествием в вымышленное царство.
Завершив свой сумбурный экскурс в чуждый для него древнерусский мир, Л. Н. Гумилев, преодолевая скромность, пишет: «У читателя может возникнуть вопрос: а почему почти за два века напряженного изучения памятника никто не наткнулся на предложенную здесь мысль, которая и теперь многим филологам представляется парадоксальным домыслом? Неужели автор этой книги ученее и способнее блестящей плеяды славистов? Да нет! Дело не в личных способностях, а в подходе» (стр. 345). Кроме сказанного выше, нечего добавить к этой оценке, которую Л. Н. Гумилев дал самому себе, своему методу «озарений» и написанию книг «без затраты усилий».
Вызывает серьезные опасения появление непродуманной концепции, не опирающейся ни на русские, ни на восточные источники. Нельзя так походя, без доказательств, без разбора, без данных для пересмотра отбрасывать существующие в нашей советской науке взгляды на историю русско-половецких и русско-татарских отношений в XI–XIII веках. Тринадцатая глава книги Л. Н. Гумилев может принести только вред доверчивому читателю; это не «преодоление самообмана», а попытка обмануть всех тех, кто не имеет возможности углубиться в проверку фактической основы «озарений» Л. Н. Гумилева.
Литература
1. «Ипатьевская летопись». ПСРЛ. Т. II. СПБ. 1908, стр. 634.
2. «Татаро-монголы в Азии и Европе». М. 1970, стр. 185–191.
3. Л. Н. Гумилев. Монголы XIII в. И «Слово о полку Игореве». «Доклады» Отделения этнографии Географического общества СССР. Вып. 2. Л., 1966.
4. А. В. Соловьев. Деремела в «Слове о полку Игореве». «Исторические записки». 1948, № 25, стр. 100–103.
5. «Ипатьевская летопись». ПСРЛ. Т. II, стр. 571.
6. Там же, стр. 651
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 17:07   #8
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Л. Н. Гумилев. Может ли произведение изящной словесности быть историческим источником?

Постановка проблемы. Для новейшего периода истории литературы – XVIII–XX веков – сама постановка вопроса кажется странной и ненужной. Ну, кому придет в голову составлять историю Северной войны, опираясь на «Полтаву» А. С. Пушкина, или описывать поход Наполеона 1812 года по «Войне и миру» Л. Н. Толстого?! Но как только мы углубляемся в историю, проблема приобретает остроту и становится спорной. Сведения о древности и раннем средневековье столь скудны, что историки пополняют их путем чтения художественной литературы изучаемых эпох и фольклора. Это бесспорно плодотворный путь, однако он таит в себе возможность многих ошибочных представлений, от которых можно уберечься, если принять во внимание некоторые коррективы, о чем и пойдет речь.
* * *
Не только художественное произведение, но часто даже деловая проза далеких от нас эпох воспринимается нами неадекватно, если мы не учитываем принятой в то время манеры выражаться. Так, в сухих китайских хрониках были приняты стандартные формулы по отношению к кочевым народам. «Ограбил границу» – означало рейд тюрок или хуннов в тыл китайской армии; полководец (такой-то, конечно китайский) «не имел успеха» – полный разгром его армии и т. д.1. Такие выражения, которые нельзя понимать буквально, встречаются столь часто, что к ним легко привыкнуть и корректировать их реальным ходом событий. Однако гораздо сложнее с поэмами и романами, где, кроме метафор, гипербол и патриотической тенденциозности, всегда имеется вымысел, часто искусно замаскированный.
Вымысел – не ложь, а литературный прием, позволяющий автору довести до читателя ту мысль, ради которой он предпринял свой труд, всегда тяжелый. И тут, даже при наличии большого количества упоминаний исторических фактов, последние являются лишь фоном для сюжета, а использование их – литературным приемом, причем точность или полнота изложения не только не обязательны, но просто не нужны. Значит ли это, что мы не должны использовать сведения, заключенные в древней литературе, для пополнения истории? Ни в коем случае! Но соблюдение некоторых мер предосторожности обязательно.
Прежде всего, необходимо установить цель, ради которой написано произведение изящной литературы. Это просто, если мы знаем биографию автора или дату создания памятника, как например историю написания «Шахнамэ», начатого в X веке и законченного в XI веке. Фирдоуси начал писать героическую историю Ирана легким и изящным языком для персидской династии Саманидов, опиравшихся на дехкан, т. е. персидское дворянство Хорасана. После падения Саманидов поэма потеряла актуальность, что и вызвало конфликт автора с тюрком Махмудом Газневи и его бегство в Египет. Поэтому нет сомнения, что страницы, посвященные арабскому завоеванию Ирана в VII веке, написаны не очевидцем, а историком, умевшим писать стихи. Гораздо сложнее с произведениями, где неизвестен ни автор, ни год написания, как «Слово о полку Игореве». Но и тут можно найти выход – путем исследования языка, реалий и описанной ситуации.
Надо согласиться с Д. С. Лихачевым, что «Слово о полку Игореве» древнее «Задонщины» 2, из чего, однако, не вытекает, что оно написано очевидцем и участником похода Игоря на половцев. В литературе вопроса приведено несколько веских доказательств, что автор «Слова» упоминает события 1202 и 1205 годов, сведения о которых, как и о походе 1185 года, он мог почерпнуть из Ипатьевской летописи 3. Следовательно, это произведение возникло не раньше начала XIII века. Исходя из этого, автор данной статьи предложил, как наиболее с его точки зрения вероятную дату составления «Слова» – 1249–1252 годы. Основанием для такой датировки были некоторые ориентализмы памятника и анализ международного положения Руси, зажатой между немцами и татарами 4. При этом я рассматривал «Слово о полку Игореве» не как сухую запись событий, а как произведение художественное, включающее в себя элементы тенденции (политической) и вымысла, неизбежно применяемого в эпосе, ибо только он делает хронику элоквенцией или изящной словесностью.
Вымысел в произведениях исторического жанра лишь иногда предполагает введение в сюжетную канву героя, рожденного фантазией автора; но всегда идет преображение реальных исторических лиц в персонажи. Персона – маска античного актера. Значит, в отличие от деловой прозы, в художественном произведении фигурируют не реальные деятели эпохи, а образы, под которыми бывают скрыты вполне реальные люди, но не те, а другие, интересующие автора, однако не названные прямо. Именно этот литературный прием позволяет автору предельно точно изложить свою мысль и одновременно сделать ее наглядной и доходчивой. В нашем примере мысль автора – призыв к борьбе со степными «погаными», т. е. язычниками; следовательно, все остальные детали должны рассматриваться как вспомогательные.
Вспомним слова К. Маркса в его письме к Ф. Энгельсу от 5 марта 1856 года, что «Слово о полку Игореве» написано непосредственно перед вторжением татар 5. Но в 1185 году монгольские племена еще не были даже объединены, а Тэмуджин, потерпев поражение от Джамухи при ущелье Далан-Балджутах, руководил лишь маленьким улусом. От похода Игоря до вторжения Батыя прошло 52 года и, следовательно, дату создания поэтического памятника следует искать в XIII веке. Если же учесть, что автор «Слова о полку Игореве» не мог предусмотреть набег Батыя, поскольку тот был решен летом 1235 года, после разгрома чжурчжэньской империи Кинь, когда освободились войска, ранее связанные войной в Китае 6, то вероятнее считать, что имелся в виду не этот, а следующий поход, проведенный под начальством Неврюя в 1252 году. В самом деле, переход войска из восточного Забайкалья до берегов Оки, т. е. от 6 до 7 тысяч километров, занял около 13 месяцев. Это значит, что войско Батыя проходило 40–50 км в сутки, с учетом обязательных дневок, без которых кони пали бы; оно не могло быть многочисленным, так как не хватило бы подножного корма для второго эшелона, и шло на рысях, что обеспечило неожиданность набега.
После образования на Волге Золотой орды призыв к борьбе с «погаными» стал актуален, так как возникла опасность для самостоятельности Руси 7. Но, переходя к исторической канве, мы констатируем, что еще имел место натиск католического Запада, жертвами которого стали захваченные крестоносцами Византия и Прибалтика. По нашей мысли, тогда на Руси сложились две политические тенденции: ориентация на союз с католиками против монголов и другая – на союз с Золотой ордой против католического Запада 8 и главного монгольского улуса, базировавшегося на завоеванный монголами Северный Китай или империю Кинь 9. Представителем второй тенденции был Александр Невский. Ему удалось отколоть Золотую орду от дальневосточного и персидского улусов, и он же стимулировал своей поддержкой междоусобную борьбу среди монголов, начавшуюся в 1259 году, а равно использовал татарскую конницу против ливонских рыцарей. Противниками Александра были ого брат Андрей и Даниил Галицкий. Столкновение Александра с Андреем произошло в 1252 году, который, следовательно, является предельной верхней датой памятника. Подробная аргументация этого тезиса и обоснование подхода содержатся в специальной книге 10 и не могут быть изложены в краткой статье. Здесь важно другое: первый опыт полемики против нашего тезиса, т. е. проверка его «на прочность».
Б. А. Рыбаков из пятнадцати глав моей книги рассмотрел только одну – тринадцатую и возразил на нее с полным отсутствием научной корректности. Отрицая возможность датировки «Слова» тринадцатым веком, он протестует против характеристики эволюции отношений Руси с кочевниками, а изучение «Слова» как художественного произведения, содержащего вымысел, называет «маскарадом» 11. Последнее особенно важно. Филологи-слависты, полемизируя с концепцией А. Мазона и А. А. Зимина, подчеркивали отличие поэтического текста «Слова» от деловой прозы летописей. Ф. Я. Прийма пишет: «…сложность и иерархический характер социальной структуры Киевской Руси отражены далеко не во всех звеньях „Слова“… Это не реляция и не летописное предание о реальной битве, а скорее ее поэтическая символизация. И мостили ли русичи в половецком поле в мае 1185 г. – мостили ли они мосты именно япончицами и кожухами – все это столь же условно, как и див, кричавший „вверху древа“ 12. С нашей точки зрения, это правильно, но та же условность присутствует и в характеристиках удельных князей, и в паломничестве Игоря, и в упоминаниях иноземных народов, потому что задача изящной словесности не в пересказе сведений, а в создании эмоционально-смысловой нагрузки, адресованной определенному читателю и воздействующей на его ум и чувство. С этой задачей автор „Слова“ справился блестяще, но нельзя забывать, что „Слово“ – не летопись и не синодик, а художественное произведение и что во всех без исключения художественных произведениях на историческую тему – от „Песни о Роланде“ до русских народных исторических песен и украинских народных дум присутствуют – различного рода нарушения исторического правдоподобия».13
При учете этой трактовки предмета, а истинность ее несомненна, позиция Б. А. Рыбакова противоречива. С одной стороны, он называет «Слово о полку Игореве» «страстной поэмой» 14, с другой – требует, чтобы все сведения литературного источника воспринимались буквально. Следовательно, вымысел, интонационный подтекст, прием иносказания, метафоричность и намеки, порождавшие у современников нужные автору ассоциации, в тексте отсутствуют. Но если так, то «Слово» никак не поэма, а репортаж о событиях, зачем-то составленный очевидцем в 1185 году для таких же очевидцев тех же самых событий. Однако так ли это просто? Б. А. Рыбаков сам отмечает важное несоответствие фактов древнерусской истории трактовке этих же фактов автором «Слова». Он приводит известный пассаж из обращения к Всеволоду Большое Гнездо: «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти – удалыми сыны Глебовы», – и комментирует его так: в 1185 году дети замученного Всеволодом III Глеба Ростиславича Рязанского «вышли из повиновения, но об этом автор „Слова“ еще не знал, когда писал эту часть своей поэмы» 15. Из этого тезиса Б. А. Рыбакова вытекает, что поэма писалась фрагментарно, но тогда становится непонятно, почему автор ее, узнав о возмущении рязанских князей против Всеволода III, не внес в текст исправления. Узнать же об этом он должен был немедленно, потому что подстрекателем распри был Святослав Всеволодович, при дворе которого, согласно Б. А. Рыбакову, составлялось «Слово о полку Игореве».
Этот факт показывает, что если встать на позицию Б. А. Рыбакова и считать «страстную поэму» отчетом о событиях 1185 года, то придется признать этот отчет недостоверным, хотя бы в деталях. Но если мы будем рассматривать «Слово» как литературное произведение, написанное несколькими десятилетиями позже, то подобные мелкие анахронизмы не могут быть поставлены в вину автору. Больше того, они были неизбежны, так как цель произведения была не в фиксации отдельных событий, а в призыве к борьбе с могучим степным противником, для чего была необходима консолидация всех сил страны. Но тогда это не половцы, а монголы. Еще более странно, что автор «Слова» ввел в свой точный, по мнению Б. А. Рыбакова, рассказ пассажи о Всеславе Полоцком, Изяславе Васильковиче, будто бы, убитом литовцами, Мстиславе Тьмутараканском, о немцах, венецианцах, греках и моравах, радующихся в 1184 году поражению Кобяка, до которого им не было никакого дела. Последний пассаж Б. А. Рыбаков объясняет в своей книге «Слово о полку Игореве» и его современники» (стр. 210) таким, несколько странным, образом: «Днепровский путь в Южную Европу – „Гречник“ – был очищен, безопасность торговли восстановлена, и не удивительно, что именно в этом случае автор „Слова“ говорит о восторженных похвалах греков, венецианцев и других европейцев». Нет, это весьма удивительно!
Днепровский путь вел из Киева, не в Моравию и Германию, а в Константинополь; поэтому чехам и немцам он был не нужен. Венецианцы, торговавшие в XII веке с Византией, были в 1182 году перебиты греческим населением, а Андроник Комнин закрыл для Венеции Дарданеллы. Радоваться в 1184 году могли только одни греки, но очень недолго. В 1185 году император Андроник был убит, а Исаак Ангел изменил политический курс. Об этом не мог не знать автор «Слова», если он действительно писал его в 1185 году. Следовательно, буквальное толкование текста приводит к противоречию с бесспорными данными мировой истории XII–XIII веков. Объем статьи не позволяет увеличить список «недоумений», но достаточно и тех, которые приведены. Не следует, кстати, забывать, что эти странные, не вяжущиеся друг с другом моменты дали повод не только А. Мазону и А. А. Зимину, но и И. Свенцицкому 16 и А. Вайану 17 усомниться в принадлежности «Слова» к древнерусской литературе.
Сложность русско-половецких взаимоотношений и постоянное переплетение союзов ханов с князьями отмечает А. Г. Кузьмин и сам Б. А. Рыбаков. Например, «в середине XII века „дикие половцы“ постоянно сопровождают войско Юрия Долгорукого в его походах на Киев, а в 1152 году с ним шла „вся Половецьская земля что же их межи Волгою и Днепром“ (стлб. 455)» 18. Летописи приводят столь много примеров русско-половецких союзов, что нет необходимости их перечислять все. «Слово» же столь же категорично считает половцев врагами Русской земли в целом. И надо согласиться с Д. С. Лихачевым, что «„Слово“ – художественное произведение; летопись художественные цели не ставит на первое место» 19, и дальше он указывает, что Святослав Всеволодович – это обобщенный образ главы русской земли, подобный образу Карла Великого в «Песни о Роланде». Это верно, но, с точки зрения Б. А. Рыбакова, – это такой же «маскарад», как и предложенная мною трактовка внутреннего смысла «Слова» как литературного произведения. Может быть, я не прав в деталях и даже в датировке, но не в принципе. Поэма отнюдь не реляция, а элоквенция – не составление отчета.
Не проще ли принять мнение Д. С. Лихачева и Ф. Я. Приймы, что «Слово» само по себе факт, и настолько значительный, что следует изучать его как памятник мыслей и настроений, а не как фиксацию упоминаемых в нем событий. Ведь не соглашаясь с ними, Б. А. Рыбаков противоречит сам себе. Заявляя, видимо правильно, что XII век на Руси нельзя считать эпохой кризиса или упадка 20, он приходит к столкновению с автором «Слова», призывающим русских князей взяться за защиту своей страны и с болью заявляющим, что князья начали «сами на себе крамолу ковати. А погании с всех стран прихождаху с победами на землю Рускую». Вряд ли можно считать благополучным время, когда на всех фронтах приходится терпеть поражения. Следовательно, либо автор «Слова» лжет, либо имеет в виду нечто иное, прямо не названное. Действительно, в XIII веке Русь потеряла Прибалтику, Полоцк, гегемонию в южных степях и, наконец, независимость. Тогда призыв к войне с грозным врагом, пришедшим с востока, стал уместен 21.
Итак, при датировке памятника необходимо знание общего хода истории, потому что любая историческая ситуация неповторима 22. Только таким образом можно снять возражения против древности создания «Слова о полку Игореве», а попутно разъяснить некоторые темные места, которые Д. С. Лихачев отметил как подлежащие дальнейшему исследованию. Но и тут Б. А. Рыбаков выступает с протестом против попытки укрепить позицию, защищающую древность памятника, но предлагающую несколько сместить дату. Он обвиняет автора статьи в незнании и игнорировании русской истории, и в неправильном цитировании источников. Посмотрим, прав ли он. Разберем, несколько его возражений по пунктам.
Хины и Деремела – оба слова загадочны. Б. А. Рыбаков безоговорочно заявил, что этноним «хины» означает «хунны», и что «ни в одном источнике, ни в русском, ни в восточном, ни в западноевропейском, татаро-монголов никогда не называли „хинами“» (стр. 155). Однако мною приведены три цитаты из «Задонщины», где «хинами» названы именно золотоордынские татары: «возгремели мечи булатные о шеломы хиновские на поле Куликове». Мамай назван «хиновином». И, наконец, объяснено «хиновя поганые татаровя бусормановя. Те бо на реке на Каяле одолеша род Афетов» 23. В последней цитате ясно показано, что золотоордынские язычники именовались «хинами», а мусульмане – татарами. Видимо, с победой ислама второе название постепенно вытеснило первое. Сам Б. А. Рыбаков называет золотоордынских татар «погаными хиновинами» 24
Название «хины» встречается и в более поздних источниках, например в завещании кн. И. Ю. Патрикеева, составленном около 1499 года: «А людей своих даю… Алешка Мерлеица, стрелка, с женою, да Иванца трубника Андреевых детей Хинскиг(о)» 25. Это уже наверняка не гунны.
И самое досадное, что Б. А. Рыбаков (очевидно, для убеждения доверчивого читателя) сократил цитату из «Слова», ставшую предметом спора. В перечислении врагов Руси, побежденных Романом Волынским, упомянуты: «Хинова, Литва. Ятвяги, Деремела» и половцы, вместо которых у Б. А. Рыбакова стоит многоточие. Следовательно, половцы и хины – современники. Однако хунны исчезли в Восточной Европе в V веке, а половцы появились в ней в XI веке: Роман ходил на половцев впервые в 1202 году и затем в 1205 году (Лаврентьевская летопись под 1202 и 1205 годами) 26.
Б. А. Рыбакова удивляет, как попало название «хины» с берегов Тихого океана на Русь. Но это лишь показывает, насколько ему чужда история монголов. В числе регулярных монгольских войск имелась тьма, составленная из чжурчжэней (кинов), передавшихся монголам. В числе войск, унаследованных Батыем от деда, указаны и мангыты, народ, обитавший в Забайкалье. Известно, что монголы предпочитали использовать контингенты покоренных народов вдали от родины 27, и естественно, что часть войска Батыя была укомплектована чжурчжэнями, тогда как в войсках его кузена Хубилая, владевшего Китаем, служили кыпчаки (половцы), аланы и русские 28.
Все это подробно изложено в моей книге (стр. 398–400) но осталось вне поля зрения оппонента.
Еще досаднее с загадочным словом «Дермела». Б. А. Рыбаков пишет, что это слово давно считается «обозначением одного из литовских, ятвяжскпх племен (Derme)», и ссылается на А. В. Соловьева, выдвинувшего это мнение как гипотезу. Д. С. Лихачев ее не принял и был прав, так как это слово читалось Dernen пли Dern(m)e. В моей книге опечатка (стр. 319) – Derme, которую воспроизвел. Б. А. Рыбаков, но сослался при этом на работу А. В. Соловьева, где опечатки нет. И «коварно подвели» слова «Хинова» и «Деремела» не меня, отрицающего буквальное толкование текста «Слова о полку Игореве», а самого Б. А. Рыбакова, ибо война Романа Волынского и Галицкого с ятвягами имела место в 1196 году, т. е. через 11 лет после предполагаемой Б. А. Рыбаковым даты создания «Слова».
Внутренние противоречия в работах моего оппонента. Б. А. Рыбакову показался неубедительным наш тезис, что характеристика Ярослава Осмомысла в «Слове о полку Игореве» противоречит реальной деятельности этого князя. Осмомысл охарактеризован в «Слове» как сильный князь, тогда как на самом деле он был пленником собственных бояр, которые сожгли его любимую женщину Настасью, заставили жить с постылой женой и пьяницей сыном, а самого «князя» держали под домашним арестом. Б. А. Рыбаков в 1966 году писал о конфликте 1173 года между галицким князем и боярством, когда княгиня Ольга с сыном Владимиром и боярами бежала в Польшу, а через восемь месяцев Ярослав Осмомысл был арестован боярами, его сторонники, половцы (sic!), изрублены, а Настасья сожжена на костре. Конфликт продолжался. На следующий год Владимир был вынужден бежать, и нашел приют у своей сестры и шурина в Путивле, пока Игорь не примирил его с отцом. Осенью 1187 года скончался Ярослав Осмомысл, завещав престол Олегу «Настасьичу», но бояре выгнали сначала Олега, потом Владимира 29, не посчитавшись с последней волей князя.
Так писал Б. А. Рыбаков в согласии с трактовкой С. М. Соловьева 30, и так же описывает эти события борьбы князя с боярами В. Т. Пашуто 31, а я с ними согласен. Но в 1971 году Б. А. Рыбаков пишет иное: «…соседние князья очень опасались грозного князя и, когда его сын Владимир убегал из Галича, соседи боялись приютить беглеца… ни Святополк Туровский, ни Давыд Смоленский не приняли сына Ярослава Галицкого. Даже далекий Всеволод Большое Гнездо не приютил родного племянника: он „ни тамо обрете себе покоя“. Как же можно писать о том, что Ярослав был лишен боярами власти, если Ярослав выгонял законного наследника, любимца бояр княжича Владимира, и на протяжении пути в две с половиною тысячи километров только один князь, его шурин Игорь, осмелился принять изгнанника?» (стр. 156). Однако едва ли Всеволод в Суздальской земле боялся галицкого князя. Скорее он разделял его чувства по отношению к недостойному сыну, блокировавшемуся с врагами своего отца, боярами, противниками княжеской власти, равно неугодными всем князьям. Зачем же не учитывать наличие социальной борьбы, когда она налицо?
Далее, Б. А. Рыбаков в 1971 году пишет: «Но мы обязаны еще раз вспомнить, что ко времени написания „Слова о полку Игореве“, к середине 1180-х годов, минуло уже полтора десятка лет с той поры, как Ярослав переживал „нервные травмы“, и (как это ни абсурдно с точки зрения Л. Н. Гумилева), что в июле 1184 года Ярослав послал своих воевод в помощь Святославу Киевскому против Кобяка. Почему же обращение к могущественному князю, дочь которого могла попасть в руки половцев в сожженном ими Путивле, стало абсурдом и вздором через 10 месяцев после разгрома Кобяка с помощью галицких войск?» (стр. 156). Однако и тут он не точен.
Войско послало боярское правительство Галича, которое не допускало Ярослава лично командовать войском (см. у С. М. Соловьева, там же), и выручало оно брата того князя, который приютил боярского любимца, изгнанного отцом Владимира. Как известно, в городах Киевской Руси XI–XIII веков власть делили между собою князь, опиравшийся на дружину, и вече, руководимое «лутшими людьми», т. е. родовой знатью. В одних городах князья сводили на нет значение веча; в других, например в Новгороде, князя превращали в оплачиваемого вождя военного отряда, выполнявшего указания руководителей веча. В Галиче борьба князя против боярства была особенно острой. Сам Б. А. Рыбаков в 1966 году четко показал, что в XII веке власть в Галиче на деле принадлежала не князю, а боярской клике, которой князь сопротивлялся, но, в общем неудачно. Особенно трагичны для Ярослава Осмомысла были последние годы его жизни, когда он обратился к боярам с просьбой санкционировать передачу престола любимому сыну, и компенсировал старшего сына, пьяницу Владимира, Перемышлем. Бояре дали князю умереть и выгнали обоих его сыновей, одного за другим. Сам ход событий показывает, что галицкие бояре были сильнее князя именно в те годы, которые совпадают с походом Игоря. И, наоборот, в XIII веке «второй этап феодальной войны характеризуется следующими явлениями: укреплением княжеской власти путем проведения карательных мероприятий против крупного оппозиционного боярства в условиях развития крестьянского антифеодального движения; ростом и укреплением пешего войска, формируемого „мужами градскими“ и тем боярством, которое оказалось под рукой Даниила Романовича; полным очищением русских земель от венгерских захватчиков; расширением внешнеполитических горизонтов волынских князей, которые… активизируют свою политику в Литве, Польше, Венгрии и других странах» 32.
Какой же ситуации отвечает характеристика Галицкого княжества в «Слове о полку Игореве»?
Всеволод Болыиое Гнездо и князь Игорь. Б. А. Рыбаков спрашивает: «Откуда Л. Н. Гумилеву известно, что в 1185 году Всеволод Юрьевич был враждебен к Святославу Киевскому и Игорю Северскому? Ведь надо же знать, что после битвы на Влене враги помирились, что „Всеволод же Суждальский… прия великую любовь с Святославом и сватася с нимь и да за сына его меншаго свесть свою“. А на следующий, 1183 г. Всеволод получил от Святослава большую военную помощь» (против булгар. – Л. Г.) (стр. 155) 33.
Посмотрим, как было дело в действительности.
В 1180 году мир между Святославом Киевским и Всеволодом Большое Гнездо нарушился из-за происков младших рязанских князей Всеволода и Владимира, просивших помощи против своего старшего брата Романа. Всеволод Большое Гнездо выступил против последнего походом и арестовал в Коломне сына Святослава Киевского Глеба, отослав его во Владимир в оковах. Святослав Киевский не мог активно помочь сыну, потому что вблизи Киева стояли враждебные ему смоленские Ростиславичи. Святослав напал на Давида Ростиславича, нарушив пир, и принудил того бежать. Вслед за тем, забрав дружину и половину союзных с ним половцев, он пошел на север и «положиша всю Волгу пусту», т. е. пожег все города, не дойдя сорока верст до Переяславля Залесского. Всеволод Большое Гнездо остановил Святослава на реке Влене, где оба войска простояли до оттепели, после чего Святослав, «вборзе», т. е. бросив обозы, отступил.
Между тем Киев стал объектом боев между Ростиславичами и Игорем Святославичем, двоюродным братом Святослава Киевского. Игорь привлек на свою сторону половцев и полоцкого князя с толпами ливов и литвы. Ростиславичи бросили против них черных клобуков и разбили половцев Игоря у Долобского озера. Но возвращение Святослава в Киев выровняло соотношение сил, и в 1181 году был заключен мир, а затем брачный союз, о котором говорит Б. А. Рыбаков.
Итак, Святослав и Игорь удержали свои позиции лишь благодаря половецкой и литовской помощи. Верхнее Поволжье и Киевщина были усеяны трупами и пожарищами. Мир на основе status quo не удовлетворил обе стороны, и в «каких бы выражениях он ни был оформлен, дело от этого не менялось. Суздальский князь не стал продолжать войну за Киев, разоренный его братом в 1169 году, но в искренность его примирения со Святославом после стольких убийств и предательств верить трудно» 34. А коль скоро так, то призывать на помощь могучего врага – это значит обречь себя на гибель.
Поясняю. Еще в 1177 году Всеволод III захватил в бою при Колокше рязанского князя Глеба Ростиславича, который с рязанскими и половецкими войсками сжег Москву. По требованию населения г. Владимира он бросил Глеба в поруб, а его родственников – Ростиславичей – ослепил. Глеб умер в темнице, но молодые рязанские князья – Роман, Игорь, Ярослав, Володимир, Всеволод и Святослав Глебовичи получили свободу при условии подчинения великому князю. Во время вышеописанной войны Роман Глебович попытался восстать по наущению Святослава Всеволодовича Киевского, но был усмирен. В 1185 году он уговорил старших братьев убить своих младших братьев. Младшие братья были спасены лишь своевременной помощью, присланной великим князем Всеволодом. Но как только Всеволод Глебович уехал во Владимир на совет, старшие рязанские князья, вернулись к Пронску и обольстили, т. е. переманили на свою сторону, Святослава Глебовича, который за обещание оставить его в Пронске в покое выдал жену своего брата, верных ему бояр и позволил разграбить имущество Всеволода. Огорченный изменою брата, Всеволод Глебович сел в Коломне и начал воину со своими братьями на стороне великого князя. Только один из шести рязанских князей (sic!).
Роман Глебович в 1186 году, обманув, при посредничестве епископа Черниговского Порфирия, Всеволода III, возобновил войну, приведшую к новому карательному походу великого князя на Рязанскую землю: «и взяша села вся и полон мног, и възвратишася всвояси опять землю их пусту створише и пожгоша всю» (Лаврентьевская летопись, 1187).
Похожа ли действительная картина на описание «Слова», где дети замученного в тюрьме Глеба изображены послушными исполнителями воли Всеволода Большое Гнездо – «живыми шереширы», – что Б. А. Рыбаков переводит как сосуды с греческим огнем, а Д. С. Лихачев – как «копья»? Всеволод, как мы видим, вынужден был крушить эти «шереширы», тем более что они направлялись в его грудь при моральной поддержке черниговских князей Ольговичей, в это время державших Киев.
Итак, трактовка взаимоотношений Всеволода III с рязанскими князьями и других событий в летописи и в «Слове» противоположна 35, но, видимо, следует искать у поэта не историческую точность, а внутренний смысл, который в поэзии всегда не лежит на поверхности. Буквализм при чтении художественных произведений противопоказан.
Азия и Русь. Если держаться за цитаты, то следует помнить, что в рукописях бывают описки, а в книгах – опечатки.
Описание монгольской религии в русской летописи неправильно понято Б. А. Рыбаковым. Монголы поклонялись единому божеству с двумя ипостасями – мужской (небо) и женской (земля). Это – распространенный на Дальнем Востоке тип дуализма, где обе части составляют единое целое, а не борются друг с другом. Подобная концепция для православных была непривычна, и они сопоставили женское земное начало с Дьяволом. И вот Б. А. Рыбакову показалось, что культу природы, (а не трансцендентного божества) сопутствует культ ада и его хозяина. Но в монгольской религии, как и в шаманизме, нет понятий рая и ада, а есть понятия «верхнего» и «нижнего» миров, идентичных нашему «среднему» миру. Там же, где ощущалось влияние буддизма или бона, господствовала теория метампсихоза (переселения душ). Все это подробно изложено мною в специальной главе «Двуединый» (стр. 279–301), но не было удостоено внимания. Хуже того, термин «земле-дьяволу» Б. А. Рыбаков прочел слитно, приняв дефис за перенос. Можно согласиться, что наборщик мог бы набрать текст лучше, но как можно не понять то, что объяснено на многих страницах книги (стр. 279–301)? И, кроме того, о шаманизме и боне (тибетской религии) есть прекрасные пособия на доступных языках. Информация, содержащаяся в них, достоверна и легка для восприятия современного ученого. Поэтому она может быть использована для прояснения темных мест источников путем широких сопоставлений. Конечно, новый материал заставит нас изменить некоторые привычные, но неправильные мнения, однако именно в этом путь развития науки. Мой оппонент правильно отмечает, что я опираюсь не на цитаты. Действительно, этот метод давно отвергнут историками. Я схожу из несомненных фактов, что специально оговариваю 36. С другой стороны, Б. А. Рыбаков пишет о «чудовищном искажении летописей» (стр. 158), не замечая, что одно положение исключает другое. Еще раз поясню свою позицию.
Мы люди XX века, знаем многое, неизвестное нашим предкам XII–XIII веков, но не все, что знали и воспринимали они (пусть с нашей точки зрения неправильно). Любой автор пишет для своих современников, рассчитывая на всю сумму их представлений и систему ассоциаций. Следовательно, чтобы понять его буквально, мы должны спуститься до уровня науки XII–XIII веков, что невозможно и не нужно. А раз так, то при восприятии памятника древней литературы нам следует применять дополнительный анализ, без которого обходился современник. Отсутствие прямых ссылок на ПСРЛ вовсе не говорит о недостаточном к ним уважении. Автор просто считает, что данные летописей, будучи сведены в солидные исторические труды, не вызывали никаких сомнений за последние полтораста лет; например, аргументировать еще раз ссылками на ПСРЛ то, что в Галицком княжестве существовала сильная боярская партия, значит проявить неуважение к читателю. Это должно быть известно не только ученым-историкам, но и студентам исторических факультетов.
В самом деле, манера составления монографии как мозаики из цитат, выбранных из трудов старинных авторов, далеко не всегда дает положительный результат. Никогда нет гарантии, что собранных цитат достаточно для освещения сюжета, что нет противоречащих, по каким-то причинам упущенных и что наше понимание древних текстов правильно, т. е. адекватно.
И, наконец, в XX веке мы знаем историю гораздо шире, нежели автор того или другого летописного рассказа мог знать ее в XIV веке, потому что мы ввели еще в XIX веке в научный оборот большое количество восточных источников. Да и техника обработки сведений в наше время более совершенна, так как мы можем применять приемы синхронии и диахронии. Поэтому-то мы полагаем, что каждый источник требует критического подхода, внимания к особенностям автора, его вкусам, целям и манере выражаться. Поэтому прямую информацию историк может почерпнуть не путем простого пересказа или цитирования источника, а из его критической обработки, где события изложены как таковые, а не как художественный прием. Конечно, это затрудняет работу историка, но ведь в этом и заключается его задача; иначе он будет просто компилятором, а не исследователем. Ведь в науке принято считать доказательством соответствие мнения автора всем известным фактам, а не набор цитат, произвольно выдернутых из источника. Стоит ли возвращаться к средневековой методике аргументации цитатами, которая даже в схоластике была подвергнута жестокой критике Пьером Абеляром в XII веке? Именно стремление найти объективную систему отчета побудило меня написать книгу, которую Б. А. Рыбаков осуждает, игнорируя основную часть и систему доказательств, на которой основан предполагаемый подход.
Б. А. Рыбаков пишет: «Нельзя так походя, без доказательств, без разбора, без данных для пересмотра отбрасывать существующие в нашей советской науке взгляды на историю русско-половецких и русско-татарских отношений в XI–XIII веках» (стр. 158159).
Поясняю. В советской науке за последние десятилетия много сделано для изучения взаимоотношений Руси с тюркомонгольскими кочевыми народами. Развивая и уточняя выводы А. Н. Насонова, Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубовского 37, ряд новых веских положений высказали М. И. Артамонов 38, Л. В. Черепнин, Н. Ц. Мункуев, В. Т. Пашуто 39 и др. И речь идет не о пересмотре основных представлений об истории нашей страны, а о синтезе накопленных данных. Это естественный процесс развития науки. В этом русле идет и наша работа, дополненная учетом физико-географических, этнологических, исторических и системологических наблюдений и обобщений.
Объективный читатель, познакомившись с текстом моей книги, может легко убедиться, «походя» ли (т. е. без доказательств, без детального разбора сведений) рассматривается в ней эволюция русско-половецких и русско-монгольских взаимоотношений, или в ней дан систематический анализ этих сложных явлений. Но, конечно, оппонента, игнорирующего доказательства, убедить нельзя.
Итак, мы видим, что основное различие между Б. А. Рыбаковым и мною заключается в принципиальной оценке самого существа литературного произведения как исторического источника. Отстаивая буквалистскую позицию, Б. А. Рыбаков продолжает в отношении «Слова» ту тенденцию, которая характерна для его работ о русском фольклоре 40. В литературе вопроса уже подвергалось критике настойчивое стремление Б. А. Рыбакова отождествить сообщения древнерусских былин с мельчайшими событиями русской истории 41. Методика работы Б. А. Рыбакова с фольклорными и литературными памятниками одна и та же. Однако, с нашей точки зрения, каждое великое и даже малое произведение литературы может быть историческим источником, но не в смысле буквального восприятия его фабулы, а само по себе, как факт, знаменующий идеи и мотивы эпохи. Содержанием такого факта является его смысл, направленность и настроенность, причем, вымысел играет роль обязательного приема. Так, в использованном нами примере автор «Слова» правдив в том смысле, что он призывает русских людей к войне со степняками, но не в буквальном, как мы бы сказали – историческом, описании ситуации 1185 года. Исторический жанр использован им в той же мере, как А. С. Пушкиным в «Полтаве» или «Борисе Годунове». И именно это снимает возражения против подлинности «Слова», т. е. его принадлежности к древнерусской литературе. Особенности жанра объясняют те анахронизмы, которые подметил А. А. Зимин и которые невозможно объяснить, стоя на позициях буквализма. Последние могут только компрометировать даже верный тезис, как если бы кто-либо стал объяснять характер Лжедимитрия и Марины Мнишек, базируясь на «сцену у фонтана». Этого не нужно было бы объяснять профессионалам-филологам, но, увы, историки не все это знают, а отсюда проистекают недоразумения, иной раз пагубные для науки.

Литература и примечания

1. Л. Н. Гумилев. Древние тюрки. Изд. «Наука», 1967, стр. 89.
1. Д. С. Лихачев. Черты подражательности «Задонщины» (к вопросу об отношении «Задонщины» к «Слову о полку Игореве»). «Русская литература», 1964, № 3.
3. См. Д. Дубенский. Слово о плъку Игореве Святъславля пестворца старого времени. М., 1844, стр. 165; Д. Н. Альшиц. О времени написания «Слова о полку Игореве». В кн.: IV Международный съезд славистов. Сборник ответов на вопросы по литературоведению. Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 39–40. Приводились и другие аргументы в пользу XIII века: В. Л. Янин. Берестяные грамоты и проблема происхождения новгородской денежной системы XV в. В кн.: Вспомогательные исторические дисциплины, вып. 3. Изд. «Наука», Л., 1970. стр. 169 (бела стала денежной единицей не ранее второй половины XIII века). См. также: М. Ф. Котляр. Чи мiг Роман Мстиславич ходити на половцiв ранiше 1187 р.? «Украiнський историчний журнал». 1965, № 1, стр. 117–120; Ilia Goltnistschew-Kutusow. Das «Igorliad» und seine Probieme. «Sowiet-Literatur», M., 1965, № 3, S. 140–148; В. В. Мавродин. К. Маркс о Киевской Руси. «Вестник Ленинградского университета», 1968, вып. 8, стр. 8.
4. Л. Н. Гумилев. Монголы XIII в. И «Слово о полку Игореве». «Доклады Отделения этнографии Географического общества СССР», вып. II, Л., 1966; L. N. Gumi1еv. Les Mongols du XIII-e siecle et le Slovo о polku Igorеve. «Cahiers du Monde Russe et Sovietique», Paris – Sorbonne, 1966, vol. VII, cahier 1; Л. H. Гумилев. Поиски вымышленного царства. Изд. «Наука», М… 1970, стр. 334.
5. Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Сочинения, т. 29, стр. 16.
6. Л. Н. Гумилев. Поиски вымышленного царства, стр. 193. Если «Слово» написано, как я полагаю, в 1249–1252 годах, то со времени набега Батыя прошло 13–16 лет. В течение этого достаточно долгого срока в северной Руси татарских гарнизонов не было, дань не взималась и, следовательно, актуальность Батыева набега для русского читателя миновала.
72. Численности половецких отрядов были ничтожны, что отметил Б. А. Рыбаков в своей книге «„Слово о полку Игореве“ и его современники» (изд. «Наука», М., 1971): в 1184 году при капитуляции Кобяка – 7000 пленных и 417 князей (стр. 209); в 1185-м у Гзы – 5000 (стр. 262); у Игоря было тоже 5000, тогда как Андрей Боголюбский в 1173 году послал на Киев 50 тысяч и был отбит равными силами. Значит, столкновения на границе – не более как одна десятая от большой войны и, следовательно, должны рассматриваться как малая война, которая в средние века во всем мире считалась нормальной жизнью. Отказываясь от широкого сопоставления истории Руси с историей стран Азии – Кыпчакского родоплеменного союза и Великого монгольского улуса, Б. А. Рыбаков лишает себя возможности даже проверить достоверность летописных сведений, не говоря уже о соразмерности описываемых в них событий с другими и, значит, о степени их исторической значимости. Так, например, в Ипатьевской летописи под 1185 годом (ПСРЛ, т. II, стлб. 634) имеется фраза: «Пошел бяше оканьный ибезбожный и треклятый Кончак со мьножествомь Половець на Русь, похупаяся, яко пленити хотя грады Рускые и пожещи огнемь». На первый взгляд, как считает В. А. Рыбаков, текст ясен – Кончак предпринял завоевание Руси. («Вопросы истории», 1971. № 3, стр. 153).
Однако при учете обстановки и предшествовавших событий все выглядит по-иному. Сам Б. А. Рыбаков привел богатый материал о союзах половецких ханов с русскими князьями, нанимавшими кочевников для ведения междоусобных войн. После победы Владимира Мономаха в 1116 году, когда он «пил золотым шоломом Дон, приемши землю их (половцев/ – Л. Г.) всю» (Б. А. Рыбаков. «Слово о полку Игореве» и его современники, стр. 79), и до западного похода монголов в 1236 году, т. е. за 120 лет, только в 1184–1185 годах два половецких хана оказались противниками киевского князя Святослава Всеволодовича и его племянника новгород-северского Игоря Святославича. Все остальное время, до и после, половцы выступали как союзники тех. или иных князей. Это значит, что русско-половецкая война (если рассматривать несколько пограничных стычек как таковую) занимала меньше 2 % времени, наполненного ежегодными войнами.
8. В то время как гибеллины и Никейская империя искали союза с монголами, папа Иннокентий IV 11 июня 1245 года перечислил «пять скорбей» католической церкви: 1) татары; 2) православные; 3) еретики-катары; 4) хорезмийцы в Палестине; 5) император Фридрих II (Николай Осокин. Первая инквизиция и завоевание Лангедока французами. Казань, 1872, стр. 222).
9. Координацию действий с китайскими монголами против восточного христианства папы осуществили лишь в конце XIII века через миссионера Джованни Монтекорвино, по попытки контакта имели место с 1248 года.
10. Л. Н. Гумилев. Поиски вымышленного царства. Изд. «Наука», М., 1970.
11. Академик Б. А. Рыбаков. О преодолении самообмана (по поводу книги Л. Н. Гумилева «Поиски вымышленного царства». М., 1970). «Вопросы истории», 1971, № 3, стр. 153–159 (далее ссылки приводятся в тексте).
12. Ф. Я. Прийма. Южнославянские параллели к «Слову о полку Игореве». В кн.: Исторические связи в славянском фольклоре. Изд. «Наука», М.-Л., 1968, стр. 230. («Русский фольклор», XI).
13. Ф. Прийма. О гипотизе А. А. Зимина. «Русская литература», 1966, № 2, стр. 78.
14. История СССР с древнейших времен до наших дней, т. I. Изд. «Наука». М., 1966. стр. 573.
15. Там же, стр. 626.
16. Iларион Свенцiцкий. Русь i половцi в староукраiнскому писменствi. Львiв, 1939.
17. A. Vaillant. Les cha№ts epigues des Slaves du Sud. «Revue des cours et conferences», Paris, 1932, cahier 5,15 fevrier, pp. 434–435.
18. См.: А. Г. Кузьмин. Мнимая загадка Святослава Всеволодовича. «Русская литература», 1969, № 3, стр. 105; Б. А. Рыбаков. «Слово о полку Игореве» и его современники, стр. 112, 114, 121–123, 142, 154, 280–290. Однако, вопреки его собственным данным, Б. А. Рыбаков делает вывод: «Элементом, связывающим часть с целым, южную Русь со всей совокупностью русских феодальных государств, была борьба с общерусским врагом – половцами» (стр. 159). Отметим, что столкновение Ольговичой с Кобяком и Кончаком заняло из 120-летнего периода русско-половецкого контакта (с 1116 по 1236 год), всего два года. Не ясно ли, что это обычная усобица, куда менее кровопролитная, чем битвы с суздальцами в те же годы.
19. «Русская литература», 1969, № 3, стр. 110.
20. История СССР с древнейших времен до наших дней, т. I, стр. 574 и сл.
21. Л. Н. Гумилев. Поиски вымышленного царства, стр. 327–341.
22. Соображения и факты, приведенные мною в книге «Поиски вымышленного Царства», не повторяю.
23. «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. Изд. «Наука», М.-Л., 1966, стр. 538, 545, 535; ср. также стр. 537, 539 и др.
24. Б. А. Рыбаков. «Слово о полку Игореве» и его современники, стр. 28.
25 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. Изд. АН СССР, М.-Л., 1950, стр. 345, № 86.
26. Анализ текста см.: IV Международный съезд славистов. Сборник ответов на вопросы по литературоведению, стр. 39–40; «Украiнський историчний журнал», 1965, № 1. стр. 117–120.
27. С. D’Ohssоn. Histoire des Mongols, depuis Tchinguiz-khan jusqu’a Timour bey ou Tamerlan, t. II. La Haye – Аmsterdam, 1834, p. 62.
28. G. Vernadsky. The Mongols aned Russia. New Haven, 1953, p. 123.
29. История СССР с древнейших времен до наших дней, т. I. стр. 609.
30. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен в пятнадцати книгах. кн. I. Соцэкгиз, М., 1959, стр. 564–565.
31. В. Т. Пашуто. Внешняя политика Древней Руси. Изд. «Наука», М., 1968, стр. 160.
32. В. Т. Пашуто. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. Изд. АН СССР, 1950, стр. 207–208 (курсив мой. – Л. Г.).
33. Сноска, а следовательно – и дата ошибочны. Вместо ПСРЛ, т. II, стр. 571 – надо стлб. 624 и дата – 1181. Ошибка на один год здесь существенно не меняет дела. Но в монографии Б. А. Рыбаков дает другую дату («„Слово о полку Игореве“ и его современники», стр. 156) – 1183 год.
34. Впрочем, Б. А. Рыбаков сам этому не верит, так как в книге «„Слово о полку Игореве“ и его современники» (стр. 31) пишет, что концепция киевского летописного свода конца XII века была «действительно враждебна Всеволоду». А ведь это были придворные летописцы Святослава.
35. Это показал сам Б. А. Рыбаков («„Слово о полку Игореве“ и его современники»), охарактеризовав грозного Святослава Всеволодовича как десятикратного клятвопреступника (стр. 116), а Игоря – как тщеславного бахвала (стр. 18 и 278–279), бросившего в плену соратников, в том числе брата и племянника, которых стали «стеречь более твердо и истязать „многими казньми“» (стр. 180; ср.: ПСРЛ. т. I, стлб. 400), и после освобождения помирившегося с половцами, породнившегося с Кончаком и участвовавшего в усобицах в Северской земле (см. у Рыбакова, стр. 289). Концепция летописца логических противоречий не содержит.
36. Л. Н. Гумилев. Поиски вымышленного царстав, стр. 346–348.
37. А. Н. Насонов. Монголы и Русь. Изд. АН СССР, М.-Л., 1940; Б. Д. Греков, А. Ю. Якубовский. Золотая орда и ее падение. Изд. АН СССР, М.-Л., 1950.
38. М. И. Артамонов. История хазар. Л., 1962.
39. См. статьи Л. В. Черепнина – «Монголо-татары на Руси (XIII в.)», Н. Ц. Мункуева – «Заметки о древних монголах», В. Т. Пашуто – «Монгольский поход в глубь Европы» в сборнике «Татаро-монголы в Азии и Европе» (изд. «Наука», М., 1970).
40. См.: Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. Изд. АН СССР, М… 1963.
41. В. Пропп. Об историзме русского эпоса (ответ академику Б. А. Рыбакову). «Русская литература», 1962, № 2, стр. 87–91; Б. Путилов. Концепция, с которой нельзя согласиться. «Вопросы литературы», 1962, № 11, стр. 98—111; Б. Путилов. Об историзме русских былин. В кн.: Русский фольклор, т. X, 1966, стр. 103–126.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 17:09   #9
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Л. Н. Гумилев. С точки зрения Клио

На что опираться романисту?

Проблема исторического романа до сих пор не может считаться решенной. И не только потому, что не ясно, какой язык выбрать писателю для собственной речи его героев – литературный ли, которым никто никогда не говорил, современный ли, которым говорим мы сейчас, но который неадекватен описываемой эпохе, или какой-то средний, бесцветный. Обсуждают чаще всего именно этот вопрос, но он решается в зависимости от вкуса и таланта автора и не очень, я думаю, существен для сути исторического романа. Существенно другое.
Каждое литературное произведение состоит из вымысла и реалий. При этом близкие или современные реалии известны всем и не вызывают сомнений. А отдаленные? Как тут добиться точности, на что опираться? Романист должен представлять себе эпоху, о которой он пишет, и не допускать вопиющих анахронизмов, а это очень трудно, так как первичные сведения, исходные данные добыть непросто. Романист может получить эти данные или из источников, или из исторических исследований. Изучение источников требует специальной подготовки и специальных знаний, которых у литератора может не быть, да, пожалуй, и не должно быть. В таком случае он превратился бы в историка и наверняка перестал бы писать романы. Источники составлялись для современного им читателя, в расчете на круг его восприятия; для того чтобы дойти до читателя нашего времени, их информативная сторона требует критики и переработки.
Эту работу должны выполнять историки-специалисты, и они в значительной мере с этим делом справляются, но, к сожалению, их исследования разбросаны в огромном количестве статей, а библиография – это тоже особая специальность, которая не облегчает, а, пожалуй, затрудняет, работу литератора. Как быть? Я думаю, писатель должен иметь нечто вроде свода истории данной эпохи, где достоверное отделено от гипотетичного и предположительного. То что для историка венец работы, для писателя станет трамплином, с которого работа начинается.
Надо сказать, что для некоторых разделов русской истории эта задача выполнена; имея «научный свод сведений», писатель может развернуть собственные идеи и дать повествование, имеющее несомненную художественную и познавательную ценность. Сошлюсь хотя бы на В. Шукшина, который работал над романом о Разине, имея на столе академический трехтомник материалов по этой теме. Другое дело – XII и XIII века. Здесь чересполосица предположений и мнений, в которой факты тонут. И здесь писатель вынужден прибегать к домыслам, которые заведомо не могут быть удачными.
Прекрасным примером могут служить романы Валентина Иванова «Русь изначальная» и «Русь великая», где автор стремится показать соотношение истории древних славян и древних руссов с Византией и Великой Степью. В тех случаях, когда автор имеет в распоряжении надежное пособие в виде одной из многочисленных историй Византии или межкняжеских. усобиц Древней Руси, художественная его фантазия свободна, ибо стоит на надежном основании, там он убеждает читателя. Например, описание мятежа «Ника» в Константинополе и характеристика Юстиниана совершенно достоверны. Характеристики русских князей, сыновей Ярослава Мудрого, не вызывают никакого сомнения или недоверия. Но когда В. Иванов касается проблем, освещенных только в специальных статьях (которые он действительно не обязан искать в разных малодоступных изданиях), то жанр романа из исторического становится фантастическим. В. Иванов изобретает названия славянских племен, будто бы живших в Правобережье Днепра в середине VI века и воевавших с хазарами: илвичи, каничи, россавичи, россичи 1 и т. д. Но в описываемое время хазары ютились в дельте Волги и низовьях Терека, а Причерноморские степи были заняты обрами (аварами). Хазары в ту пору никакого касательства к славянам не имели, отсюда всякие неожиданности. Валентин Иванов пишет: «Юстиниан обратился к хазарам. Прибыв в хазарский город Саркел, послы рассказали Хакану о богатстве и беззащитной беспечности задунайских славян…». Речь идет о середине VI века, а Саркел построен в 834 году – 180 лет спустя. Это все равно, как если бы Петр I договорился бы с императрицей Цу-Си в Порт-Артуре. Или ещё, если говорить о реалиях, у В. Иванова славяне вооружены… саблями. Это в том же VI веке! А первые русские сабли были заимствованы у кочевников на рубеже X–XI веков. Это все равно, что сказать: Наполеон наступал на Москву танковыми колоннами. Или описывая битву у Тивериадского озера византийцев с арабами (636 год), В. Иванов пишет, что легкая арабская конница выдерживала удары тяжелой византийской кавалерии. Боевых лошадей известной арабской породы арабы получили из Средней Азии в VIII веке, а до этого они ездили на ослах и верблюдах, сражались в пешем строю. Что, конечно, не мешало им выдерживать удары конного противника…
Все эти и аналогичные ляпсусы досадны, но винить в них автора не стоит, так как он не имел связно написанной книги, на которой мог бы базироваться: дать такую книгу – дело историков.
Другой пример. В очень интересном романе Алексея Югова «Ратоборцы» описан поход татарского полководца Неврюя (который почему-то назван ханом); численность армии Неврюя определяется в миллион конских копыт, что должно означать 250 тысяч всадников. Это почти вдвое больше, чем вся армия Наполеона в начале кампании 1812 года. При этом предполагается, что армия Неврюя совершила в 1252 году внезапное нападение на Русь. На самом деле отряд Неврюя прибыл на Русь по просьбе Александра Невского для того, чтобы разбить германофильский блок Андрея Владимирского и Даниила Галицкого, и вряд ли насчитывал больше восьми-десяти тысяч человек. Разорение он произвел действительно большое, но войны, по существу, не было, потому что не было сопротивления.
«Накладок» подобного рода избежал Дмитрий Балашов в романе «Младший сын», опубликованном не так давно в журнале «Север». Насколько мне известно, писатель тщательно консультировался с ленинградскими специалистами в Географическом обществе – вплоть до учета особенностей деревенской архитектуры XII века. Но дело не в мелочах. Дело в том, что правильное ощущение исторической реальности необходимо для точной концепции, а XIII век как раз поле, где концепции историков сталкиваются. После смерти Александра Невского началась кровопролитная борьба между его сыновьями Дмитрием и Андреем на фоне постоянных контактов с Золотой Ордой. Эту острую тему и взял Д. Балашов. И тут перед ним был большой соблазн – традиционная легенда об извечном конфликте «Леса» и «Степи», Руси и Кочевья.
Объясню происхождение этой легенды. В XIX веке вульгарно-материалистические воззрения сообщили науке наклонность к географическому детерминизму. Молчаливо предполагалось, что ландшафтные условия полностью определяют не только быт и нравы народов, но и политику отдельных, даже крупных государств. При этом упускалась из виду динамика ландшафтов, то есть наблюдаемые географические условия считались практически вечными. Поэтому, кстати, столь большой резонанс получила художественная идея автора «Слова о полку Игореве» о борьбе Руси как страны лесной и земледельческой со степью скотоводов-кочевников.
Вот пример художественного преломления этой концепции в современной прозе: «Рожденный в степи не любит леса, остерегается чащи. Лесная дебрь принадлежит лесным людям. Кто привык с ровного места озирать округу верст на двадцать, а с холма на все пятьдесят, вольно-невольно, а преувеличивает опасности леса. Он ценит красоты оголенной земли, лес для него – безобразное скопление деревьев. Для степняка в лесу нет примет, нет дороги. Есть реки, но степняк не поместится в лодке вместе с лошадью…» (Вал. Иванов).

Абстрактно-теоретически, может быть, и убедительно, но фактически неверно. Любая культура, любой процесс этногенеза развивается не в монотонном ландшафте, а на стыке разных ландшафтов, так как разнообразие обогащает и экономические возможности, и эстетические ощущения. Известно, что. большее количество животных находится не в лесу, а на опушках леса, где они могут добывать корм и под сенью дерев, и на открытых пространствах. Именно на границе Руси и Степи шла наиболее интенсивная историческая и культурная жизнь, причем славянские племена заселяли долины рек, текущих в степь, вплоть до Черного моря. С другой стороны, в едином лесном ландшафте война славян – поляков и русских – против литовского племени ятвягов приняла характер истребительной войны, чего в Степи никогда не было. Упрощение часто ведет к ошибкам, искажающим результат исследования. Есть ошибки, которые взаимно компенсируются, но есть ошибки, которые искажают общий результат. Я думаю, что во многих ошибках цитированные авторы повинны куда меньше историков: писатели некритически использовали концепции, имеющие хождение среди историков.
Раз так, то я как историк вижу свою задачу в том, чтобы внести необходимую ясность.


Русь и степь

Итак, легенда первая.
Русь против Степи. Единая культурная Русь против столь же единой, но дикой Степи. Такова привычная концепция.
Что такое «лес» и «степь» с исторической и историко-географической точек зрения?
Каждый народ возникает и существует в определенных природных условиях, с которыми он связан своим хозяйством и повседневным бытом. При этом особенно важно сочетание ландшафтных условий (лес плюс горы, горы плюс море и т. д.), потому что эти сочетания наиболее благоприятствуют развитию любого вида хозяйственной деятельности. В те времена Восточная Европа была исключительно разнообразна. Лесные массивы перемежались опольями, в степи же было много рощ (и ныне коегде сохранившихся на Среднем Дону); в долинах великих рек существовала пышная лесная растительность, контрастировавшая с сухими степями водоразделов. И каждый из этих ландшафтов давал приют и пищу разнообразным племенам и народностям (этносам), находившимся между собой в весьма сложных, но не всегда враждебных отношениях. Так, славянские поселения достигали устья Дуная (тиверцы и уличи), а угорские и тюркские народы селились в «Гилее», в густых лесах по берегу Черного моря и в лесостепной полосе от Днепра до Волги.
Хазары, занимали в этом конгломерате народов особое и очень важное место. Это был народ кавказского происхождения, живший в очень обширной тогда дельте Волги и в долине Терека и практиковавший оседлый образ жизни, земледелие и рыболовство. Хазары до такой степени связали свою судьбу с древними тюрками в VII веке, что приняли к себе тюркского царевича, основавшего династию хазарских ханов.
Степные просторы Северного Причерноморья всегда были удобны для развития скотоводства. Поэтому в Восточную Европу и переселялись азиатские кочевники: печенеги, торки, половцы, монголы… Разумеется, эти миграции вызвали столкновения с местным населением – славянами, хозяйство которых было привязано к лесным массивам. Однако кочевое хозяйство не может существовать вне связи с земледельческим: обмен продуктами одинаково важен для обеих сторон. Поэтому наряду с военными столкновениями мы наблюдаем постоянные примеры симбиоза. Печенеги осели в Добрудже, где стали союзниками Византии, а торки поселились в правобережье Днепра и поставляли пограничную стражу для киевских и волынских князей.
В XI веке в южнорусские степи пришел новый народ, называвшийся на востоке кыпчаки, на западе – куманы, или половцы. Предки половцев обитали с древних времен на Южном Алтае и в среднем течении Иртыша, в Барабинской степи; время от времени они входили в великие кочевые державы: Хуннскую в III–I веках до нашей эры и в Тюркский каганат – VI–VIII веках нашей эры. По антропологическому типу кыпчаки были европеоиды, принадлежавшие к динлинской группе – к древнейшим народам СаяноАлтая. С монголоидными тюрками их связывали политические интересы и культурный обмен. Когда же тюркский язык стал общим для всех народов Великой Степи, то кыпчаки в числе прочих степных народов стали тюркоязычными. Однако в отличие от Своих южных соседей – канглов (печенегов) и гузов (торков) кыпчаки базировали свое хозяйство не на чисто степном, а на лесостепном ландшафте (реликты которого до сих пор сохранились в Казахстане). Мира между этими племенами не было. Степная вендетта не давала возможности тюркоязычным кочевникам объединиться в единое государство, да и потребности в этом не возникло. Поэтому, когда засуха X века подорвала хозяйство кочевников в южных, более засушливых степях, кыпчаки оказались в более выгодном положении: окраины сибирской тайги и многоводные реки спасли их от засухи. Благодаря этим природным условиям, кыпчаки одержали в X веке победу над канглами и гузами и, преследуя врага, вступили в причерноморские степи.
Там они нашли злаковые степи, которые были привычны для них на их родине. И они завоевали и заселили степи вплоть до Карпат.
Русские князья смотрели на это довольно спокойно (половцы помогли им справиться с печенегами), и лишь в 1068 году произошло первое столкновение: половцы нанесли поражение дружинам трех южно-русских князей на реке Альте около Киева. Победа половцев была случайна: уже через месяц Святослав Ярославич Черниговский, имея всего 3 тысячи бойцов против 12 тысяч половцев, наголову разбил их и захватил в плен хана Шарукана. И последующие набеги половцев бывали удачными случайно, лишь вследствие постоянных междоусобных войн русских князей.
Но дипломатические отношения между этими народами установились весьма оживленные. Хотя в самой Руси на этот, счет не было единства: киевские князья Изяслав и его сын Святополк держались западнической ориентации, Всеволод Переяславский и его сын Владимир Мономах – византийской, а Святослав Черниговский и его сын Олег искали друзей среди кочевников. Они их и обрели в лице половцев. Половцы пошли на это тем более охотно, что волынские и киевские князья привлекали для помощи их заклятых врагов, торков (гузов). Таким образом, в системе отношений Русь – Степь создались как бы три оси, и около каждой из них обращались и русичи, и степные кочевники, воюя то по разные, то по одну сторону «фронта». Так, «половцы помогли обиженному», лишенному наследства Олегу Святославичу в борьбе за Чернигов в 1078 году, в битве на Нежатиной Ниве сложил свою голову великий князь Изяслав, искавший помощи у немецких рыцарей.
Приход к власти Владимира Мономаха устранил западнические тенденции в Киевском княжестве и положил конец независимости половцев от Карпат до Дона. Половцы вошли в русскую землю, сохранив внутреннюю автономию, вошли фактически как одно из многих русских княжеств… Как правильно пишет в одной из своих работ С. Плетнева, Русь и Степь сближались по многим линиям, в том числе и по линии смешанных браков. Многие исследователи согласны в том, что «почти все влиятельные княжеские рода в Киевской Руси состояли в кровном родстве со Степью».
Половцы действительно участвовали в XII – начале XIII веков в междоусобицах на стороне Черниговских или Суздальских князей, но не потому, что не любили киевлян, а потому, что на стороне Киева были их заклятые враги – торки. Но, будучи друзьями и родственниками русских князей, половцы втянули их в такие войны, которые весьма сильно отразились на судьбе Русской земли. Ниже мы покажем, как.
А пока возьмем такое банальное, а потому весьма распространенное деление: «Запад» и «Восток». Стоит ли за ним какая-нибудь реальность? Родилось это противопоставление в суперэтнической целостности романо-германского мира, идеологически объединенного римской церковью в духе противопоставления себя всем прочим исповеданиям. Короче, это обывательский европоцентризм, имевший смысл в средние века, но бессмысленный, хоть и упорно бытующий поныне.
Давайте рассуждать логично. Если принять средневековый западный «христианский мир» за своеобразный эталон многонационального средневекового единства, то равноценным ему будет не «Восток», а чуть ли не десяток иных единств:
1) Левант, или «мир ислама», целостность отнюдь не религиозная, а этнокультурная, распространившаяся от Испании до Кашгара; 2) Индия, за исключением той ее части, где господствовали мусульмане; 3) Китай, считавший себя «Срединной империей» и боровшийся с «варварской» периферией; 4) Византия, восточно-христианская целостность, политические границы которой всегда были уже суперэтнических; 5) кельтский мир, до XIV века отстаивавший свои оригинальные традиции от английских феодалов; 6) балтийская славянолитовская языческая целостность, в XII веке превратившаяся в реликт; 7) восточно-евразийская целостность двух соперничавших этносов: чжурчжэней и монголов; 8) восточноевропейская суперэтническая целостность – Русская земля.
На ней и сосредоточено наше внимание, но надо рассматривать ее этническую судьбу на фоне переплетения конфликтов всех прочих перечисленных выше многонациональных единств, ибо изоляция на континенте Евразии была возможна лишь для одного (десятого уже) полиэтнического единства – циркумполярных народов Сибири и побережья Белого моря (самодийцы, ненцы и угры, пришедшие в эти районы в III–V веках из степей, подвергшихся засухе), да и то изоляция эта часто нарушалась то эвенками, то якутами.
Теперь о суперэтнической целостности, называемой «Русская земля». При своем появлении в Восточной Европе славяне делились на племена, которые уже в начале XII века сохранялись только в памяти авторов «Начальной летописи». Это естественно: этническая интеграция шла интенсивно вокруг больших городов, где прежние племенные различия быстро теряли значение.
А. Н. Насонов описывает Русь XI–XII веков как систему «полугосударств» 2, стоящих на порядок ниже, нежели понятие «Русская земля»: Новгородская республика с пригородами; Полоцкое княжество; Смоленское княжество; Ростово-Суздальская земля; Рязанское княжество; Турово-Пинская земля; собственно Русская земля, включавшая три княжества: Киевское, Черниговское и Переяславское; Волынь и, наконец, Червонная Русь, или Галицкое княжество. К этому списку надо добавить завоеванную Владимиром Мономахом половецкую степь между Доном и Карпатами. Но это была малая часть Степи: Великий Булгар на Волге, задонские кочевья половцев, аланские земли на Северном Кавказе и Волжская Хазария с городом Саксином лежали по ту сторону русской границы XII–XIII веков.
Булгары и хазары в это время относились к левантийскому, или мусульманскому, «суперэтносу» (назовем так эти многонациональные единства); аланы и крымские готы – к византийскому; литовцы, латыши и ятвяги – к балтийскому; поляки и венгры уже вошли в западноевропейский суперэтнос. Победа немецких крестоносцев над полабскими славянами превратила Западную Европу в культурно монолитную, хотя этнически и мозаичную целостность, которая в XII веке находилась на подъеме и неустанно, хотя и не всегда удачно, расширяла свой ареал (что в XIII веке привело к кризису).
Раздробленность восточных соседей Руси и отдаленность западных сводили внешние конфликты в XII веке к минимуму. Подлинным бичом страны были междоусобицы, которые мы теперь называем феодальными войнами. К несчастью, они были не только феодальными.
Война всегда дело дорогостоящее, а удельные князья собственных доходов имели мало. Для того чтобы содержать 50-тысячную армию, и в более позднее время требовались ресурсы большой страны. А ведь именно с таким войском Андрей Боголюбский шел на Киев в 1169 году и столько же выставил против него Мстислав Волынский. Эта большая война была немыслима без участия населения Суздальской земли и Волыни. Не случайно, что в историографии спор старшей и младшей линий Мономаховичей считается началом разделения Руси на Северо-сточную и Юго-Западную. Однако дело обстояло еще сложнее.
Обратим внимание на то, что во второй половине XII века традиционная вражда Мономаховичей и Ольговичей отступает на второй план, а обособленное Полоцкое княжество почти не принимает участия в «феодальных войнах», хотя там княжила линия потомков Рогнеды и ее сына Изяслава, не входившая в «ряд Ярославль». В то время еще не было деления на великороссов, украинцев и белоруссов. Это были столкновения внутри единого древнерусского этноса.
Спросим же себя, откуда брали средства; для походов изгои, то есть князья, лишенные не только власти, но и имущества? То, что они хотели получить свою долю наследства отцов, понятно, но ведь одного желания мало. Очевидно, они имели мощную поддержку. Но от кого? Вот тут-то и ключик разгадке.
Просмотрим, для примера, биографию Олега Святославича, исключенного из престолонаследной очереди («лествицы») на том основании, что его отец умер раньше старшего брата Изяслава, вследствие чего место Олега занял Владимир Мономах.
В 1076 году осиротевший, но еще не обиженный, Олег дружил с Владимиром Mономахом и даже крестил его сына Мстислава. В 1077 году он получил стол в Чернигове, но был вынужден уступить его дяде Всеволоду Ярославичу. Это не привело к ссоре, так как он жил у своего дяди и крестил другого сына Мономаха. И вдруг 10 апреля 1078 года Олег бежал от Всеволода в Тьмутаракань и 25 августа пришел с Борисом Вячеславичем и половцами отбивать Чернигов. Этот-то поход и кончился битвой на Нежатиной Ниве. Можно ли думать, что вся война была затеяна из-за Олегова каприза? И потом, откуда добыл он средства для столь большого похода?
После смерти великого князя Всеволода (13 апреля 1093 года) Олег должен был, согласно «лествице», занять черниговский стол, так как его старший брат Давыд уже сидел в Смоленске. И Олег занял Чернигов с боем, вытеснив оттуда Владимира Мономаха, который не посчитался с родовым старшинством. Черниговское население четко высказалось в пользу Олега. Отсюда и пошла вражда, обострившаяся, между прочим, из-за того, что Олег отказался выдать на смерть гостившего у него половецкого князя. Перед нами не просто феодальная война, но и соперничество двух княжеств: Киевско-Волынского и Чернигово-Северского, причем в основе того и другого лежат разные племенные комбинации.
Конечно, приравнять киевлян XI–XII веков к полянам, а черниговцев – к северянам было бы нелепо, но нельзя не заметить, что на месте племен, то есть этносов, исчезнувших вследствие интеграции в единый древнерусский этнос, возникают области с территориальными наименованиями, но с аналогичной функциональной нагрузкой. Пусть суздальцы сложились из кривичей, мери и муромы, новгородцы – из словен, кривичей и веси (вепсов), рязанцы из вятичей и муромы, полочане из кривичей, ливов и леттов, но, даже утеряв традиции предков, эти новые области несли важную функциональную нагрузку: поддерживали целостность большой суперэтнической системы – Руси. Благодаря постоянному взаимодействию, по тем временам не мыслившемуся без борьбы, изолированные субэтнические группы поддерживали древнерусский этнос, а на базе его и суперэтнос, ибо в понятие «Русская земля» входили угорские, финские (меря, мурома), балтские (голядь) и тюркские племена (гузы, берендеи, куманы), являвшиеся компонентами суперэтнической целостности. При этом, как я уже сказал, в междоусобиях союз с торками был традицией киевских и волынских князей, а союз с половцами – князей черниговских.
Но если все это так, то инициаторами междоусобиц были, скорее всего, не сами князья Рюрикова дома, а окружающие их люди, кормящие их и требующие с них за это вполне определенной работы, то есть войны с соседями, с которыми они соперничали и боролись за власть. Так оно и было. И не только в Новгороде и Галиче, где подчиненное положение князей зафиксировано историей, но и во всех других полугосударствах Древней Руси. Бояре убили Андрея Боголюбского; толпа киевлян растерзала Игоря Ольговича; смоляне не дали киевлянам в обиду Ростиславичей и вместе с черниговцами расправились с «матерью городов русских», отдавшей предпочтение волынянам. По логике событий, союзники Рюрика Ростиславича, половцы, изрубили всех «старых, монахов, попов и монашек, а юных черниц, жен и дочерей киевлян увели в свои становища» 2 января 1203 года.
Конечно, это ужасно, но кто виноват? Половцы, которым вместо платы позволили грабить Киев? Князь Рюрик Ростиславич? Или его вдохновитель Всеволод Большое Гнездо? А ведь кроме половцев Киев брали черниговцы, приведенные Ольговичами, так что же, они, не грабили?
Вот вам и «Русь против Степи»… Самое любопытное тут то, что создание антикиевской коалиции, дипломатическую «подготовку войны, наем половцев на службу за обещание разрешить им разграбить Киев осуществил сам герой «Слова о полку Игореве» Игорь Святославич, ставший из Новгород-Северского князя князем Черниговским. Этот факт говорит, что древняя традиция межплеменной вражды полян и северян, переформировавшаяся в соперничество Киева и Чернигова, оказалась еще в XIII веке настолько живучей, что по сравнению с ней пограничные счеты между русичами и половцами меркли.
Ведь и Роман Мстиславич для защиты Киева привлек степняков – торков, которые мужественно отстаивали столицу Руси, сражаясь со своими заклятыми врагами – половцами. Это показывает, что Русь и завоеванная ею Степь составляли в XII веке единое, хотя и не централизованное государство, находящееся в XIII веке в состоянии глубокого кризиса, выражавшегося в ожесточении междоусобных войн.
Война между Правобережьем и Левобережьем Днепра продолжалась даже и после битвы на Калке! В 1235 году Черниговские князья Михаил и Изяслав взяли Киев у Даниила Галицкого и держали три года, после чего обескровленный и полуразрушенный город, снова доставшийся галицкому князю, стал в 1240 году добычей Батыя. Тогда Киев уже не был столицей Руси…
Однако не стоит чрезмерно драматизировать ситуацию: неравномерность развития и разнообразие элементов является, в принципе, условием устойчивости подобной системы. Следовательно, полиэтничность и разноукладность не разрушали, а по-своему скрепляли древнерусскую многонациональную целостность, так ярко и красочно описанную авторами XIII века в «Слове о погибели Русской земли». Лишь в середине XIII века все переменилось и пришла «погибель»!
В чем же она заключалась и почему пришла?
Как я старался показать, междоусобицы княжеств XI–XII веков надо рассматривать как «болезнь роста», как закономерную фазу этногенеза, мучительную, но не угрожающую жизни этноса или суперэтноса. Но столкновения с иными суперэтническими системами сулили куда более грозные последствия. Иные системы подступали с запада и с юго-востока. В начале XIII века вмешательство Запада в русские дела еще ограничивалось установлением военных союзов (поскольку Польша и Венгрия находились в гвельфском блоке, Волынь выступила за гибеллинов; волынский князь Роман пал в бою с поляками в 1205 году; его соперники, черниговцы н суздальцы, установили контакты с папой и поддержали Новгород в его борьбе с Ливонским орденом, стоявшим на стороне Гогенштауфенов; папа, воспользовавшись ситуацией, послал на Русь доминиканских миссионеров, но Юрий II выслал их из пределов своего княжества, так что от этих союзов большого вреда не возникло).
Гораздо более сильной была травма 1223 года – битва на Калке и падение Юрьева в 1224 году, когда ливонские рыцари пощадили пленных эстов, но не оставили в живых ни одного русского. С этих-то дат и начались столкновения на суперэтническом уровне, так как балтский барьер был сломан немцами, а половецкий амортизатор монголами.
Половцев в эту пору русичи считали «своими». В защиту половцев русские князья выступили против монголов и сложили свои головы на Калке. Злейших врагов не защищают ценой своей жизни.
Итак, 1223 год. На месте «своих поганых», не угрожавших самостоятельному существованию полиэтнической «Русской земли» и даже в нее входивших, появились народы чужие. Ситуация приобрела небывалую остроту, при которой междоусобицы превратились из явлений привычного порядка в явления губительные.
Поищем причину «погибели»?
Надо признать, что в XIII веке на Руси уже явно «чего-то не хватало», а не хватало уже с XII века. Автор «Слова о полку Игореве» говорит: «Усобица князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату: „Се мое, а то мое же“. И начяше князи про малое „се великое“ млъвити, а сами на себе крамолу ковати. А погании съ всех стран прихождаху с победами на землю Рускую». Только ослепление непомерным эгоизмом лишило князей Рюрикова дома воли к сопротивлению. Только их полная неспособность объединиться даже при изменившихся условиях позволила монголам взять поочередно Рязань и Владимир, Киев и Чернигов, литовцам занять Полоцк, а ливонским рыцарям разорить Псков.
Автор «Слова о полку Игореве» все время подчеркивает, что храбрых и сильных воинов на Руси достаточно, военная техника на уровне требований. Мы знаем, что и денег в торговых городах было в избытке. Не хватало лишь, как теперь бы сказали, творческой инициативы на широком общественном уровне. Того самого, что определило линию поведения наиболее активного народа XIII века – монголов.



Русь и монголы

Валентин Иванов обладает несомненным историческим чутьем. Он знает, что такие явления, как образование Темуджином монгольского улуса в 1206 году и последующие монгольские походы от Явы до Адриатики должны иметь предысторию, а поскольку он ее не находит у историков, он ее домышляет. Опять-таки виноваты мы, историки, потому что описать события XI–XII веков на основании источников возможно (я отчасти пытался сделать это в книге «Поиски вымышленного царства»). Когда за это берется неспециалист, то он, естественно, допускает расхождения с фактами. Ну, например В. Иванов описывает столкновение монголов и сунов (южных китайцев) в городе Сучжоу около Дуньхуана, чего вообще быть не могло, так как провинция Гань-су, где все это происходит, принадлежала не империи Сун, а Тангутскому царству Си-Ся, отнюдь китайскому. На самом деле в XI–XII веках монголы и близкие к ним племена – татары, кераиты, ойраты, а впоследствии найманы – жили раздробленно, племенным бытом и только защищались от нападений своих «цивилизованных» соседей: сначала киданей, потом чжурчжэней.
Последние организовывали походы в степь «для уменьшения людей и поимки рабов», то есть вели истребительную войну против кочевников (подобно тому, как в XVIII веке белые в Америке стреляли индейцев и получали плату за скальп).
В начале XIII века монголам удалось сплотиться и организовать сопротивление, от ветив чжурчжэням ударом на удар. При этом монголы заручились союзниками в лице Сунского (национального) Китая и выиграли войну, подчинив себе большую часть чжурчжэней. Необходимость поддерживать новую державу заставила монголов принять обычную тактику кочевых ханов: они взялись обеспечить безопасность транзитной караванной торговли из Китая в Европу, беря за это пошлины, что давало им необходимые средства. Когда один из караванов, находившийся под покровительством монголов, был вырезан компактом крепости Отрар с целью ограбления, монголы потребовали у хорезмшаха Мухаммеда объяснений. Тот ответил, что караванщики были разведчиками, часть послов приказал казнить, а часть раздетых донага выгнать в степь. С этого эпизода начинается кровавая лавина, которой монголы прошли по Средней Азии. Не простив убийства и унижения послов, хан двинулся на Хорезм. Он одержал неожиданно легкую победу: Мухаммед бежал, а большое количество подданных хорезмшаха, покинутых им, погибли от монгольских сабель. Монголы вторглись в богатую густонаселенную страну и жестоко подавляя малейшее сопротивление, разгромили цветущие города: Отрар, Самарканд, Бухару, Ходжент, Гургандж и Мерв. Последствия этого вторжения были самые трагические.
Влекомые по степи необходимостью закрепиться на каком-то рубеже – а это было непросто, – монголы дошли до самой Палестины, где только и были отбиты египетскими мамлюками. В Средней Азии, так же как и в Китае, события развивались уже не по воле правителей, а по логике событий, которую во времена Пушкина называли довольно точным термином «сила вещей».
Но почему монголы, имели успех?
В прошлом веке историки не сомневались, что монгольские завоевания были совершены многочисленными скопищами, которые двигались подобно саранче, уничтожая на своем пути культурные, просвещенные и почему-то бессильные оседлые государства. Но в наше время накоплены знания и о монголах, и об их соседях, позволяющие взглянуть на эти «скопища» по-новому.
Сделаем первый, крайне простой подсчет: по численности населения 3. В Монголии XIII века она не поднималась выше 1300 тысяч человек, тогда как в Китае было в то время 80 млн. (из них 20 млн. в Южном Китае – империя Сун), в Хорезмийском султанате – около 20 млн., а в Восточной Европе – 8– 10 млн., из которых 6 млн. в Древней Руси. Монголия в течение 80 лет вела войну на три фронта. Главным ее противником был Северный Китай, перед тем завоеванный чжурчжэнями. Победа над ними далась монголам лить в 1234 году, когда пала последняя чжурчжэньская крепость Кайфын, и тогда же началась воина с Южным Китаем (между прочим, тоже после того, как китайцы убили монгольских послов).
Вторым по значению был юго-западный фронт, где с 1219 года монголы вели войну с мусульманами. Там они держали постоянно действующий корпус численностью от 30 тыс. до 60 тыс. всадников.
Северо-западный (восточноевропейский) фронт стоял на третьем месте, причем основным объектом вражды монголов были вовсе не русские, а половцы.
Кроме того, монголы то и дело совершали отдельные походы: то в Тибет, то в Сибирь, то против камских болгар, то на мордву.
Вывод: монголы нигде не могли иметь численного перевеса, а равно и перевеса в технике, потому что своего производства железа у них не было. Однако они до 1260 года везде одерживали победы, а к 1279 году закончили завоевание Южного Китая.
Как это могло произойти?
Видимо, в военных успехах монголов «повинны» не только победители, но и побежденные. Только исключительно слабым сопротивлением китайцев можно объяснить победу монголов над чжурчжэньской империей. Но это можно понять: чжурчжэни в Северном Китае были такими же завоевателями, как и монголы, и куда более жестокими правителями. Китайцы не стремились защищать одного своего врага от другого; они искали спасения в горных лесах и были не воинами, а жертвами войны. Зато в Южном Китае они сопротивлялись отчаянно, война там затянулась, и только изменение общего соотношения сил решило ее в пользу монголов, привлекших на свою сторону племена мань, мяо, цзун и т. д.
Остается объяснить, как и почему монголы оказались в Восточной Европе. Распространенное мнение заключается в том, что они стремились «завоевать мир». В 30-е годы эта идея была настолько распространена, что даже известный романист В. Ян озаглавил финальную часть своей трилогии о монголах «К последнему морю», имея в виду Адриатику. Для наших современников, к счастью, этот вопрос не столь ясен, и они значительно менее категоричны. Д. Балашов показывает, с какой осторожностью и деликатностью маневрировал Мангу-Тимур, хан Золотой Орды, при усобицах русских князей, поддерживая то Дмитрия, то Андрея, и наконец добивался прекращения усобицы при посредничестве епископа Сарского и Задонского, для которого он учредил специальную кафедру в Сарае.
Для решения поставленного вопроса о столкновении монголов с Русью мы должны сделать экскурс в южнорусские степи, где в то время обитали «куманы, иже рекомые половцы». В 1185 году, когда Игорь ходил походом на Кончака, монгольской державы еще не было. Большая часть монгольской родовой знати, опираясь на соседние племена, вела борьбу против Чингиса и его орды. Только в 1206 году возникло общемонгольское государство, но многие племена продолжали сопротивление. Наиболее неукротимы были меркиты. С 1183 года монголы воевали с меркитами и в 1208 году вытеснили их в долину Иргиза. Обитавшие там куманы (половцы) приняли беглецов, тем самым став врагами монголов. Здесь-то и начинается монголо-кыпчакская вражда. В 1216 году монголы истребили последних меркитов и вступили в войну с куманами, ради чего и появились в 1223 году в донских степях.
Разумеется, в основе миграций народов лежат причины более глубокие и основательные, чем погоня за беглецами, нарушение слова, убийство посла и так далее: переселение народов, войны и союзы зависят от факторов географических, социально-исторических, этнопсихологических и так далее, и все-таки движение человеческих масс – это не безличные потоки воды или воздуха; и здесь для уяснения конкретных форм вражды или союза человеческое «оформление сюжета» весьма важно. Вторжение монголов в русские степи не было, конечно, следствием той или иной «ссоры», но и оно имеет определенные человеческие оттенки, которые существенны.
Каков же был первый камешек этой «лавины»? Убийство послов русскими князьями, среди которых был Мстислав Козельский и Черниговский, монголы восприняли как предательство гостей, что, как известно, в Степи считалось худшим из преступлений. Нападение на свое отступавшее войско они сочли вызовом, на который ответили кровавым набегом в 1237–1241 годах, после чего отошли в Прикаспийские степи. Там внимание Батыя на десять лет поглотили, внутренние дела. Только в 1258 году по договоренности Александра Невского с ханом Берке на Руси появились баскаки и стали взимать дань. Но о смысле этой договоренности – ниже.
Теперь обратимся к половцам: их поведение столь же логично. Их братья на востоке приняли под свою защиту гонимых, пострадали и вынуждены были бежать в Причерноморье, ибо больше некуда. Когда монголы явились и туда, половцы обратились к своим соседям, русским князьям, под, стягами которых привыкли ходить в походы. И русские князья, ничуть не обманывавшиеся насчет «половецкого характера», пошли защищать донскую степь, ибо после Мономаха это была уже часть Русской земли! Точно так же они отстаивали от немцев Новгородскую землю, заселенную чудью и ижорой, то есть язычниками, и осуждали псковских германофилов как предателей.
Но вернемся к монголам. Итак, их положение было не просто. Камские булгары, половцы и аланы сопротивлялись воинам Батыя не менее отчаянно, чем русские города.

В этом походе монголы были оторваны от своих баз и при поражении не могли надеяться на спасение. Наличие широкого фронта от верховий Волги до Кавказа вынудило их рассредоточить силы. Поэтому даже маленький Козельск, отчаянно дравшийся, стоил монголам таких потерь, что Батыю пришлось отойти в степь, дабы дать войскам передышку. Любопытно, что монголы не оставили на Руси ни одного гарнизона. Это показывает, что сами они мыслили свои поход не как стабильное завоевание, а скорее, как большой набег. Точно так же кровавым набегом опустошили они Польшу и Венгрию, одержали победы при Лигнице и Шайо, а затем отошли на левый берег Волги, где им не угрожали контрудары побежденных, но не покорившихся народов.
Короче: не так-то дешево обошелся Батыю разгром Руси; ответная героическая борьба русских была неизбежна, Батый это чувствовал, чувствовал и другое – эту землю ему не удержать.
В чем же причины удачи Батыева похода?!
Обычно считается: распри и неурядицы между удельными князьями. Отчасти это верно: политический развал на Руси в XII веке достиг кульминации, но ведь и в монгольском улусе было очень неблагополучно. Для проведения западного похода Батый получил кроме собственных 4000 воинов войска трех своих дядей: верховного хана Угедея, «хранителя ясы» (нечто вроде оберпрокурора) Чагадая и правителя собственно монгольских земель – Тулуя, младшего сына Чингиса. Сын Угедея Гуюк и сын Чагадая Бури во время похода поссорились с Батыем, так что ему пришлось выслать их на родину, где отцы подвергли их опале. Но после смерти Угедея в 1241 году Гуюк оказался претендентом на престол, что грозило Батыю смертью: когда войска Гуюка и Бури ушли домой, у него осталось всего 4000 воинов.
По монгольскому праву хан – должность выборная. Выбирали по установившейся традиции царевичей Чингисидов, но решающее слово произносило войско, собиравшееся для этой цели на курултай. Пока хан не выбран, никто не имел права что-либо решать. Выборы Гуюка затянулись до 1246 года, и только это спасло жизнь Батыю.
И вот эту пятилетнюю отсрочку Батый употребил на то, чтобы подружиться с русскими князьями, в руках которых были денежные и людские резервы. То же самое стремился сделать и Гуюк! Великий князь Ярослав Всеволодович, от позиции которого, таким образом, зависела в тот момент судьба монгольской империи, стал выбирать себе подходящего хана в союзники. Сначала его симпатии склонились на сторону Гуюка и он к нему поехал, но во время переговоров в ставке будущего великого хана один из бояр свиты русского князя по личной злобе оговорил его; простодушная сибирячка, ханша Туракина, мать Гуюка, отравила Ярослава; это оттолкнуло сыновей погибшего, которые решили договориться с Батыем, после чего последний и обрел внезапно силу, позволившую ему выступить открыто против Гуюка. В 1248 году Гуюк умер при невыясненных обстоятельствах, а три года спустя Батый посадил на престол своего друга и сподвижника Мункэ, оставив за собой должность главы ханского рода. Сторонники Гуюка и Бури были, естественно, казнены.
Казалось бы, какой смысл русским князьям спасать своего поработителя? Так зачем же они это сделали? Разгадку этого странного поведения мы найдем не в летописях и житиях, а в анализе международного положения Руси XIII века, а также положения стран, сопредельных с Русью, при учете широкой исторической перспективы.
Вспомним: за двести лет до описываемых событий Западная Европа только начинала свой экономический и культурный подъем. В XI веке европейское рыцарство и торговая буржуазия под знаменем римской церкви начали первую колониальную экспансию – крестовые походы. Она кончилась неудачей: сельджуки и курды выгнали крестоносцев из Иерусалима и блокировали их города на побережье Средиземного моря. Тогда крестоносцы стали искать добычу полегче. В 1204 году они захватили Константинополь, объявив греков такими еретиками, «что самого Бога тошнит». Одновременно они начали продвижение в Прибалтику, основали Ригу, подчинили себе пруссов, леттов, ливов и эстов. На очереди был Новгород. Александр Невский двумя победами остановил натиск шведов и крестоносцев, но ведь Прибалтика была важна не сама по себе: она являлась плацдармом для всего европейского рыцарства и богатой купеческой Ганзы. Силы агрессоров были неисчерпаемы, тем более что искусной дипломатией они привлекли на свою сторону литовского князя Миндовга и натравили на Русь литовцев.
Конечно, на Руси было много храбрых людей, богатых городов и обильных угодий, но удельная дезорганизация препятствовала консолидации сил и город за городом становился жертвой врагов: Юрьев, Полоцк… А ведь это были форпосты Руси!
И тут в положении, казавшемся безнадежным, проявился дипломатический гений Александра Невского. За помощь, оказанную Батыю, он потребовал и получил помощь против немцев и германофилов, в числе которых оказался, между прочим, его родной брат Андрей, князь Владимирский. В 1252 году Андрей был изгнан с родины татарскими войсками, а вскоре немецкое наступление на Русь остановилось.
Жизнь князя Александра была исключительно трудной. Он дважды (в 1240 и в 1242 годах) спас Новгород от позорной капитуляции, отогнал литовцев, захвативших Бежецк и победивших московского князя Михаила Хоробрита, но за это новгородцы изгнали Александра из города, а владимирцы передались его бездарному брату Андрею. Александр потерял отца, отравленного в ставке хана Гуюка, и наконец, был вынужден казнить своих земляков, чтобы не дать им убить монгольских послов, ибо монголы страшно мстили за гостеубийство. Александр нарушил каноны православия в понимании того времени, потому что пил кумыс и ел конину, находясь в гостях у Батыя. И он побратался с сыном завоевателя – Сартаком, а после его гибели договорился с его убийцей ханом Берке. И все свои поступки князь оправдывал одной фразой: «Больше любви никто же не имет, аще тот, кто душу положит за друга своя».
Многие современные авторы – и среди них прежде всего А. Югов и Д. Балашов – посвятили горячие страницы попыткам понять и объяснить противоречивость эпохи, в которой пришлось действовать князю Александру. Можно только пожалеть, что общий план ее – борьба германофильских, латинофильских тенденций против стремления русских к национальной независимости и национальной культуре – остался всего лишь «фоном», тогда как это суть эпохи. Авторы романов сосредоточились на описании относительно менее важных событий, зафиксированных в летописных источниках, но в силу своей калейдоскопичности мешающих правильной исторической перспективе. Д. Балашов, например, весьма подробно, в хронологической последовательности излагает детали братоубийственной войны между детьми Александра Невского, он отчетливо видит, как растущие инстинкты себялюбия и потребительства роняют блеск русской культуры, унаследованный от двух прежних веков. Но насколько более точной и полной была бы картина, если бы автор романа учел то, что в летописях не зафиксировано, но вытекает из анализа всего обобщенного хода событий. Тогда наиболее существенным был бы не персональный вопрос, кто лучше – Дмитрий или Андрей, а вопрос более общий и трагический: кто хуже – татарские ханы или немецкие рыцари?
Даниил Галицкий считал, что хуже татарские ханы, Александр Невский считал, что хуже немецкие рыцари. История показала, кто был прав.
Ведь даже после смерти Александра, когда немецкие рыцари в 1269 году снова решили напасть на Новгород и разграбить богатейший на Руси город, поддержка небольшого монгольского отряда возымела немедленное действие: узнав о появлении степняков, немцы оттянули войска за реку Нарову и просили мира «зело бо бояхуся и имени татарского».
Но, может быть, Александр Невский спас родину слишком дорогой ценой? Рассмотрим это.
Монгольская империя вобрала в себя столь много стран и народов, что единство ее стало неосуществимой мечтой. В 1259 году умер умный и волевой хан Мункэ и началась борьба за власть. Золотая Орда, где Батыя сменил его брат Берке, должна была сделать выбор, на чью сторону встать. Тут Александр Невский снова поставил свои условия, которые хан не мог не принять, как от лояльности русского князя зависала его реальная мощь. Хан согласился на создание в Сарае православной епископии, на разрыв с персидскими монголами и, наконец, на разрыв с великим ханом Хубилаем, который перенес столицу из Монголии в Китай. Больше того, когда в 1257 году великий хан прислал на Русь фискальных чиновников, чтобы обложить русских налогом в свою пользу, Александр организовал избиение их народом, а затем поехал в Сарай и уговорил Берке не посылать русских денег в Пекин. Этот компромисс Берке с русскими вызвал жестокую войну Золотой Орды с монголами Ирана, которые ориентировались на великого хана, связавшего свою судьбу с Китаем. На стороне Золотой Орды оказалась вся Монголия и степи до Тарбагатая. Война затянулась до XIV века (1304 год), и в пролитой крови утонула идея всемирной монгольской монархии. Золотая Орда превратилась в восточноевропейское государство, где большинство населения было русским. Разумеется, порядок, установленный таким образом на Руси во второй половине XIII века, был далек от идеала, но любое другое решение было бы худшим.
Александр Невский спас Русскую землю. Это стало абсолютно ясно потомкам, объявившим, его святым. Но современники были настроены против него, поэтому их приходилось спасать вопреки их воле, ломая их близорукий эгоизм. Ориентируясь на союз с Ордой, Александр дипломатическими переговорами отколол Золотую Орду от Монгольского улуса, связавшего свою судьбу с Китаем. Этим он выиграл время и спас много людей. И ведь недаром такие богатые города, как Новгород и Смоленск 4, совсем не затронутые набегом Батыя, предпочли включиться в систему Золотой Орды, нежели стать жертвами шведов, немцев или литовцев. Даниил же Галицкий, наоборот, принял корону из рук папы римского, заключил союзы с европейскими королями, избавил свою землю от татар и… оставил своих потомков в рабство полякам, обратившим крестьян Галиции в состояние, близкой к крепостному.
Итак, в середине XIII века мнение русского общества разделилось: с кем договариваться, кому сопротивляться? Оба расчета были основательны: западники мечтали о создании феодального государства в унии с Литвой, которую надеялись обратить в православие (шансы для этого были); Александр предпочитал союз с враждебной Дальнему Востоку Золотой Ордой, среди населения которой было много несториан, то есть христиан, – таким образом он хотел, с одной стороны, иметь на Волге барьер против новых вторжений из Азии, а с другой – использовать татарскую конницу против крестоносного рыцарства. Установленная им система взаимоотношений может рассматриваться как симбиоз, союз, в котором соединились немногочисленные пришлые монголы, оказавшиеся во враждебных тисках между мусульманами Поволжья и мечтавшими о реванше половцами Причерноморья, и русские княжества, раздираемые усобицами, перераставшими в большие и губительные войны. Установление центральной формальной власти золотоордынского хана, воздействовавшего на русских князей через посредство «епископа Сарского и Задонского», предотвращало усобицы путем организации княжеских съездов, исполнение решений коих гарантировалось «царем» (как стали с 1266 года именовать современники правителя орды). Это было тем более важно, что территориальные субэтносы в неуклонном процессе этногенеза обосабливались и плавно превращались в этносы. Уже выпало из древнерусского, единства Галицкое княжество, Полоцкая и Турово-Пинская земли начали превращаться в Белоруссию, выделился Новгород с пригородами и пятинами, запустели области Киева и Чернигова, где оставшееся население перемещалось с крещеными половцами. Распадавшуюся этническую целостность сдерживала только культура, а для поддержания последней была полезна твердая и лояльная власть.
Однако в Орде было крайне неблагополучно. Оппозиционные элементы сплотились, под знаменем ислама и нашли себе талантливого вождя – темника. Ногая. В борьбу, разгоревшуюся между узурпатором и монгольскими ханами, втянулись русские князья, дети Александра Невского: Дмитрий Переяславский – за Ногая, Андрей Городецкий – за ханов Телебугу и Тохту.
Снова, потекла кровь, но уже не ради княжеского своекорыстия или своеволия «старцев градских», а за то, быть ли расколотой Восточной Европе периферией – мусульманского ли Леванта, западного ли «христианского мира», – либо одной из опор Великой Степи? В 1299 году Тохта победил, и до 1312 года осуществлялся симбиоз Великороссии с Золотой Ордой. Но умер хан Тохта, и все изменилось.
В Золотой Орде тоже шли процессы этногенеза, тесно переплетавшиеся с аналогичными русскими процессами. Двадцать тысяч монголов улуса Джучиева рассеялись по трем ордам: это Большая (или Золотая) Орда на Волге, где правили потомки Батыя; Белая Орда на Иртыше, доставшаяся его старшему брату Орде-Ичэну; и Синяя Орда хана Шейбана, кочевавшая от Аральского моря до Тюмени. При таком рассредоточении дезинтеграция наступила быстро, и к началу XIV века монголы смешались с половцами настолько, что стали неразличимы.
И вот тогда на них навалилась культурная сила ислама, столь же активная, как на западе сила католицизма. Некоторые ханы: Берке, Шейбан, Туда-Менгу приняли ислам лично, не принуждая подданных следовать их примеру. Но в 1312 году царевич Узбек, захватив престол, объявил ислам государственной религией, обязательной для всех его кочевых подданных. Монгольские нойоны отказались «принять веру арабов». Тогда Узбек казнил всех неподчинившихся, в том числе семьдесят царевичей Чингисидов. Сопротивление реформе шло до 1315 года, когда погиб последний строптивый хан Белой Орды – Ильбасан. Уцелевшие монголы бежали на Русь, женились на русских женщинах, и пополнили конницу русских князей. Они были либо христианами-несторианами, которых не нужно было крестить, либо язычниками, принимавшими христианство без колебаний. Их дети и внуки не сомневались, что они русские, и они пошли за Дмитрием на Куликово поле в поход за древнюю веру и новую отчизну.
Таким образом, тесный союз Орды и Руси продолжался до тех пор, пока ордынцы были язычниками или несторианами, то есть не входили в чужой и враждебный Руси суперэтнос. Сама по себе смена религии не имела бы значения, но с ней было связано изменение политического курса, направления культуры и всего строя жизни. Превратившись из степного хана в мусульманского султана, Узбек сделал ставку на купеческий капитал торговых городов Поволжья и Средней Азии, отодвинув на задний план интересы земледельческой Руси. Союз по инерции существовал еще некоторое время, но стал тягостным для обеих сторон. В XIV веке на Руси антиордынские настроения выкристаллизовались в мощное движение (видимо, связанное с новым взрывом этногенеза), которое возглавил Сергий Радонежский. Именно оно толкнуло русских людей на Куликово поле, где бой шел вовсе не с «погаными» (то есть язычниками), а с «бусурманами» (то есть мусульманами), представителями чуждого мира и враждебной в то время системы. Вот теперь-то только и началась грандиозная «борьба со степью», закончившаяся победой России несколько веков спустя. Начало ее не в 1223 году и не в 1238, а в 1312, превратившем степное ханство в мусульманский султанат, христианских союзников в бесправную «райю», симбиоз в действительное иго. (В летописи об этом всего одна фраза: «Озьбяк вступил на царство и обесерменился». Да, отражение реальной истории в исторической литературе нельзя назвать зеркальным!).
Итак, монгольский этнос на Волге перестал существовать, так как из него выпали все носители древних традиций. Одни были убиты, другие стали русскими. Потомки последних стали служилыми дворянами и однодворцами и вошли в состав русского этноса. А те, которые остались с Узбеком, продолжили традиции немирных «диких половцев». Так их называли вплоть до 1630-х годов, что засвидетельствовано иностранцами. Войдя в стихию иного, чуждого для Руси суперэтноса эти «половцы», «татары» или «ногайцы» воевали, по сути со своими бывшими соплеменниками вплоть до «времен очаковских и покоренья Крыма», и только в XIX веке эта борьба окончательно потеряла всякий смысл и в степи воцарился мир. Вот эта-то позднейшая война и заслонила от современников прошлое, и повела к искажению исторической перспективы, и породила легенду об «извечной» борьбе Руси против Степи!
Учтя все сказанное, мы можем поставить вопрос о становлении русской нации и о соотношении древнерусской и великорусской культуры. Существует мнение, будто XIV–XV века – темное пятно русской истории, причина последовавшего отставания России от Европы. Да, отставание было, и монгольские набеги сыграли тут свою трагическую роль. Но, во-первых, одним этим фактором отставание не объяснишь, оно есть плод сложения многих факторов; а во-вторых, я убежден, что эти два века в истории Руси и русской культуры – отнюдь не черный провал. Именно в эту эпоху работали великие иконописцы и произносили огненные слова Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. Именно тогда русские рати остановили авангард католического натиска на восток, и тогда же другие русские войска присоединили древнюю Заволоцкую Чудь, а также устояли против набегов ветеранов Тимура и Эдигея. Нет, мы не должны недооценивать огромность творческого взлета системной целостности, возникшей накануне Куликовской битвы вокруг Москвы. Ведь как только симбиоз с монголами превратился в «бусурманское» татарское иго, ознаменовавшееся подлым убийством Михаила Тверского в 1318 году, судьба Синей Орды (сменившей Золотую) была предрешена, и Великая Степь перестала существовать как целое. Появление двух мощных центров притяжения – Москвы и Вильны – вызвало в XIV веке этническое «расхождение», столь же исторически закономерное, как и предшествовавшая ему, интеграция. В литовских землях накапливались европейские культурные навыки; здесь шла проповедь униатства, укреплялись шляхетские нравы, немецкие моды и вкусы, в ходу был латинский язык, иммигрировали евреи; в Великороссии – иное: афонское православие, централизованная администрация, дворянские навыки степной войны, иконопись Андрея Рублева и смешение с крещеными татарами. Обе половины единого древнерусского этноса стали равно, но по-разному не похожи на свой прототип. Дальнейшие судьбы славянского этногенеза Восточной Европы лежат за хронологическими рамками нашего сюжета.


Похвала Клио

А теперь поговорим об истории, ибо есть что сказать. Ведь не, только в XIX веке скептики и профаны называли историю праздной забавой, развлекательным чтением, причудой богатых бездельников, способом пропаганды или даже «политикой, обращенной в прошлое». Недавно была сделана попытка понять историю как функцию времени, которое якобы в своём течении выделяет энергию, потребную для великих и малых свершений. Но и эта концепция несовершенна, ибо исторические процессы, действительно идущие по ходу времени, сплошь и рядом энтропийны и инерционны, а следовательно, возникают не благодаря Хроносу, пожиравшему своих детей, а вопреки ему.
Но если так, то наука история – это как бы борьба со временем, которое эллины персонифицировали в страшное божество – Сатурн, оскопивший собственного отца Урана и ниспровергнутый владыкой молнии Зевсом. Так, но ведь молнии – это энергия, на нашем языке – антиэнтропийные импульсы, которые при своем возникновении нарушают процессы гибели и забвения – энтропию Вселенной. Сила – причина, вызывающая ускорение, – спасает Космос от превращения его в Хаос, и имя этой силы – Жизнь.
Для тех, кто умер, будь то микроб или баобаб, человек или зародыш, время исчезает, но все организмы биосферы связаны друг с другом. А это значит, что они «знают» друг о друге. И уход одного – это потеря для многих, потому что это победа, извечного врага жизни – Хроноса. Примириться с потерей – это сдать позиции, и против Смерти встает Память – преграда энтропии. Именно память делит время на прошлое, настоящее и будущее, из которых необратимо только прошлое.
В самом деле, настоящее – только момент, мгновенно становящийся прошлым. Будущее же можно рассчитать только вероятностно и статистически. А прошлое существует; и все, что существует, – прошлое, так как любое свершение тут же становится прошлым. Вот почему наука история изучает всеобъемлющую реальность, существующую вне нас и помимо нас. Слава истории!
Профаны говорят, что знание прошлого для нашей практической жизни бесполезно. В древности они ходили к ворожеям и астрологам гадать о будущем. И те гадали, подчас удивительно верно. Но как гадатели добивались успеха? Изучая прошлое. Поверяя прошлым возможные варианты. Уточняя прогнозы, потому что число вариантов в данной ситуации всегда ограничено. Так хороший шахматист рассчитывает партию на много ходов вперед благодаря тому, что он не пожалел сил на изучение сотен этюдов и партий, игравшихся задолго до его рождения.
Каждый опыт физика или химика, наблюдение геолога или ботаника, соображение теоретика или подсчет экономиста, будучи записаны, превращаются в исторический источник, то есть фиксированное прошлое, которое позволяет нам при умелом обращении находить оптимальные варианты поведения для достижения целей, находящихся в будущем. Слава истории!
И, наконец, разве понимание себя и своего исторического места в мире – только средство? Нет, это и цель! Разве благодарность предкам, построившим города, в которых мы живем, открывшим новые страны, куда мы теперь запросто ездим, создавшим картины, которыми мы любуемся, и написавшим книги, по которым мы учимся, – не долг каждого, кто не потерял человеческих чувств? Разве восхищение героями прошлого, отдавшими жизнь ради своих потомков, – предрассудок? Нет!
Слава Истории!
История – это поиск истины, ибо сведения древних источников осложнены страстями летописцев. Прошлое тогда перестает быть реальным, когда его подменяют вымыслом или искажают неполной передачей, или отягощают мишурой бессмысленных и отвлекающих подробностей. Иногда говорят, что в истории не найдешь правды, что ее явления не цепь событий, связанных между собой, а бессмысленный калейдоскоп, который запомнить невозможно; что тексты следует понимать буквально, как будто хронист писал их не для современников, а для потомков, и, наконец, что все миграции народов, их взлеты и падения, их слава и гибель – это неверная рябь на озерной воде. Если это так, то знать историю незачем, и бывшее, исчезая из памяти, становится небывшим. Так Хаос занимает место Космоса.
В конце VIII века в Тибете буддийские проповедники, сторонники Махаяны, учили, что мир иллюзия, а спасение – в погружении в нирвану, путь же к ней – отказ от поступков, злых ли, добрых, все равно, ибо «черные тучи и белые облака одинаково закрывают от нас солнце». На это тибетский шен, жрец религии бон, обратившись к народу, сказал: «Не слушайте болтовню махаянистов; вам сердце подскажет, где черное, а где белое». Очевидность и интуиция лежат на границе науки и искусства. Вот почему муза истории Клио протягивает руку Каллиопе – музе эпической поэзии.
Речь идет не о праве на беспочвенные фантазии, будто бы подсказанные интуицией, и не о том, чтобы глубокомысленно вещать общеизвестное. Обман возможен и тогда, когда он опирается на самообман. Клио помогает своим почитателям в другом, гораздо более важном: находить доказательства правильных гипотез, раскрывать ошибки в самих «первоисточниках» и улавливать нарушения логических построений. Это все как будто просто, но на самом деле каждое, даже маленькое, приближение к исторической истине – подвиг.
Самые на вид простенькие обобщения требуют такого душевного подъема и накала чувств, при котором мысль плавится и принимает новую форму, сначала поражающую, а потом убеждающую искреннего читателя. И дело не в том, каким ходом мысли или подбором аргументов доказан тезис; это кухня научного или художественного ремесла, знать которое, конечно, надо, но одного знания мало. Дело в том, почему иногда удается новый тезис найти и доказать. Это таинство психологии творчества, которое древние греки как раз и приписывали музе. Музе истории Клио.
Однако поэт однажды произнес: «Но что нам делать с ужасом, который был „бегом времени“ когда-то наречен?». Коса Сатурна срезает любые личные проявления жизни, хотя и не трогает закономерностей социально-экономических формаций. Только они идут по пути прогресса, а все неповторимое и прекрасное, что было в прошлых веках, – утраты. Вот почему история – это долгий список потерь, уменьшаемый лишь постоянным вмешательством Клио. Ибо даже погибшее, но уцелевшее в памяти, не мертво!
Клио умеет не только хранить остатки былого, засыпанные прахом Времени. Она может отнимать у этого хищника добычу и делает это на наших глазах и нашим руками. Найдены развалины Трои, раскопана Вавилонская башня, спасены сокровища Тутанхамона, прочтены иероглифы майя, раскрыта подделка летописи, совершенная Иваном Грозным, оспорен односторонний взгляд на монголов. Список воскрешений – пусть не личностей, но их великих дел – можно длить без конца, ибо то там, то тут совершаются великие и малые открытия.
Разве это не победа над забвением? Разве это не воскрешение добытого для Нас предками?
Хвала Клио!

Литература
1. На эту тему, кстати, есть специальная литература, из которой следует, что племя, которое, наверное, имеет в виду романист, – это россомоны, но это племя не славянское, а либо германское (готское), либо аланское, как об этом пишет академик Б. А. Рыбаков.
2. А. Н. Насонов. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. М., 1951.
3. Во всех этих выкладках я опираюсь на подсчеты Н. Ц. Мункуева. См. его статью «Заметки о древних монголах» в сборнике «Татаро-монголы в Азии и Европе». М., 1970.
4. Смоленск присоединился к Золотой Орде в 1274 году добровольно. В эти годы Орда, раздираемая мятежом Ногая, не вела завоеваний.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 17:13   #10
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

Л. Н. Гумилев. Год Рождения 1380…


К 1380 году в Восточной Европе сложилась тягостная и невыносимая обстановка, чреватая опасностями для разных народов, живших в евразийском регионе: именно в это тревожное время «завязалось» многое из того, что «развязывалось» сто, двести, четыреста лет спустя, в конце XVIII столетия. Мир древней православной культуры европейского Востока, представленный Византией, Балканами, Русью, Кавказом, переживал тяжелые времена. Генуэзские купцы, которые весь XIV век держали в экономической зависимости Византию и сделали своим теплое Черное море, серией территориальных захватов оказались у нас на юге – в Степи. Они тянули щупальца вглубь Восточной Европы и Центральной Азии, приобретали концессии и заключали выгодные только для себя торговые сделки с золотоордынскими ханами на Волге и купцами Среднего Востока.
Ослабевшая Византия раскололась на две фракции, враждовавшие между собой: на сторонников Европы во главе с обессиленными Палеологами, которые искали помощь на Западе и готовы были согласиться на унию с католицизмом, и на поборников византийских традиций во главе с антизападником Иоанном Кантакузеном, вынужденным привлечь для их защиты туркмен-сельджуков.
Молодая Османская Турция, овладев Малой Азией и проливами, повела наступление на Европу. И в те же годы сорокалетний Тимур начал непрекращающиеся войны против наследников Чингисхана в защиту городской мусульманской культуры Средней Азии, которую Тимур защищал невероятно жестокими методами.
На севере этого борющегося мира наблюдалось ослабление Золотой орды. В 1359 году там началась «великая замятия» – многолетняя междоусобица среди ханов Золотой орды, кончившаяся диктатурой временщика Мамая. По происхождению он был хиновин, маньчжур или кореец, кстати, предок князей Глинских, от которых происходила и мать Ивана Грозного.
Яростное противоборство главных международных сил обнажало существование крупных суперэтнических образований 1. Так, нарождавшийся западноевропейский суперэтнос имел своим авангардом активную купеческую буржуазию, и она лишь ждала часа гибели Византии. Проводником ее влияния у нас на юге была Генуя. За суперэтническую целостность Великой степи в это время выступил хан Тохтамыш, опиравшийся на кочевников территории современного Казахстана, предков казахов и узбеков. Ханы Степи были противниками вхождения Золотой орды в сферу влияния Ближневосточного мусульманского суперэтноса. И в поле соперничества этих трех суперэтнических культур: западноевропейской, мусульманской и великостепной – были вовлечены Русь и Литва.
Не следует думать, будто Русь и Литва были второстепенными фигурами в разгоревшейся борьбе. В предгрозовой атмосфере второй половины XIV века православная Русь и языческая Литва становились сами центрами возможного объединения восточноевропейских народов в один суперэтнос. Была ли такая возможность? Безусловно, и Вильна, и Москва, враждуя между собой, были претендентами на роль центра объединения нового огромного суперэтноса, который мог бы сразу изменить расстановку сил в мире. И потому и в Вильне, и в Москве внимательно и заинтересованно присматривались к тому, что делается вокруг. В стенах столиц бушевали страсти, отражавшие интерес людей к событиям века.
В борьбе против немецкого Ордена и крестоносцев Русь и Литва были естественными союзниками. Литовские вельможи и воины легко принимали православие, женились на русских княжнах и боярышнях и присоединяли «без выстрела» русские княжества Волыни и Белоруссии. Гедимин и Ольгерд постепенно подчинили себе все земли юго-западных русских княжеств, что превратило боевую языческую Литву в православное Литовско-Русское государство. Но и на Руси, среди русских людей, крепла идея национального единения, появлялась социальнополитическая тенденция централизации русских земель. Москва выдвигалась на первое место среди центров страны, которые имели возможность использовать выгоды своего положения.
Именно к XIV веку можно отнести начало этногенезов русских-великороссов и литовцев: этническое, культурное и социальное обновление Руси и Литвы. У обеих культурно-исторических общностей были практически равные шансы на роль объединителя всех восточноевропейских народов в централизованное государство. Предпосылки к этому равно были выражены и в Москве, и в Вильне. Но победила Москва – победила в деле объединения этносов Восточной Европы и Евразийской степи в новую суперэтническую целостность. Началом стала Куликовская битва. Я считаю, что в Куликовской битве родился русский этнос. 8 сентября 1380 года на Куликовом поле сражались уже не владимирцы, москвичи, суздальцы, тверичи, смоляне. Не представители разобщенных междоусобицей княжеств – но русские, великороссы, совершенно осознанно шедшие защищать свой мир и свое Отечество, свой культурно-философский смысл бытия.

Поход к устью Непрядвы, на Дон рассматривался современниками как крестовый поход, и надо сказать, положительный крестовый поход за свободу, быть может, единственно удавшийся праведный крестовый походу согретый живым чувством любви к родине, за которую полегли из каждых пяти четверо русских бойцов.
Однако в обрисованной политической обстановке не хватает объяснения поведения Золотой орды. К началу XIV века кочевой суперэтнос – Великий улус от Тихого океана до Карпат – начал распадаться. В полувековой междоусобной кровопролитной войне (1259–1307) степняки выпустили всю свою энергию, но от политического и социального ослабления улусов выиграли больше всего городские купеческие общины Мусульманского вероисповедания. При монгольской веротерпимости, люди этих общин смогли пробиться на важнейшие экономические и административные должности в Средней Азии, Иране и, наконец, на Волге. Говоря проще, они перехватили инициативу у степняков и добились первенствующего положения путем привлечения на свою сторону исламизированного правящего аппарата в Иране в 1295 году, Средней Азии – в 1300-е годы и в Сарае, столице Золотой орды, – в 1312 году.
Царевич Узбек в 1312 году совершил государственный переворот, захватил престол в Сарае и объявил ислам государственной религией, под страхом смерти обязательной для подданных. Узбек казнил всех не подчинившихся, в том числе 70 царевичей-чингисидов.
На Руси повеяло ужасом: ровно через 350 лет после падения Хазарского каганата, принесшего иго древним русским, на том же месте возник периферийный экстремистский султанат с опорой на культурную силу Ближнего Востока, от которой пощады народам Восточной Европы ждать не приходилось. Сложившиеся после нашествия Батыя своеобразные этническисимбиозные отношения между Золотой ордой и Русью, платившей ей дань но пользующейся ее военной поддержкой, до этого сглаженные тем, что монголы: оставались язычниками и несторйанами, изменяются при Узбеке радикально. Из степного хана кочевой Орды новый властитель становится завоевателем-султаном, изменившим все сословные и культурные традиции. Дело не в религии как таковой – сама по себе смена вероисповедания не имела бы значения и конец равновесия в отношениях Руси и Орды наступил бы и в том случае, если бы ханы стали католиками, а такое не исключалось. Конфессиональные (вероисповедальные) перемены ознаменовали изменение политического курса на суперэтническом уровне, а это сразу меняло направление всей культуры, делало перестановки во всем строе жизни, в поведении людей. Речь шла в действительности не о религиозных догматах, а о сугубо земных делах.
Нагнетание ситуации длилось до 1340-х годов, когда какойто рок в один-два года лишил все три восточноевропейских центра вождей и правителей. В Литве умер Гедимин, в Сарае – Узбек, а в Москве – Иван Калита. Всем оставшимся стало ясно, что надвигается новый тур взаимной неприязни, вражды. И первым, с кем пришлось Руси иметь дело при обострении суперэтнического размежевания, при расторжении существовавших до этого связей в 1370-е годы, был Мамай. Именно он, темник (его неправильно иногда называют ханом), возвел агрессивную политику Узбека в беспринципный авантюризм, окончательно превратив свою вооруженную силу в хищническую, чисто военную организацию.
В Сарае сменялись хан за ханом: за 20 лет 20 ханов. В этом непрекращающемся скандале Мамай возводил на престол своих ставленников и убирал. Сам он ханского престола не имел и иметь не мог. Когда-то он был отправлен служить на западную границу империи, где и выдвинулся как полководец. Степным наследственным ханам он не доверял, а они в нем справедливо видели наглого узурпатора. И как всякому узурпатору, Мамаю нужны были деньги. Деньги ему давали генуэзцы – платили, они ведь были заправскими банкирами Восточного Средиземноморья.
Мамай запродавал им с готовностью сверхвыгодные права в торговле, в военных поставках, перепродажах и спекуляциях на работорговле. На генуэзские деньги он покупал наемников – ясов и косогов, претендуя на господство уже во всем улусе Джучи, от Карпат до Аральского моря, частью которого являлась и Золотая орда. Темник пытался наладить контакты также с теми кругами русских, которые в это грозное время жили минутой и предпочитали торговые интересы независимости.
Постепенно мамаева орда превратилась во всеразъедающую химеру. Это не метафора. В этнологии термин «химера» употребляется для обозначения такого состояния социального организма, когда насильственное сожительство двух и более этносов не ведет ни к чему положительному ни в каком направлении, а лишь создает перегрузки системы при полной рассогласованности составляющих ее элементов. Так было и здесь.
По сути дела, султанат на Волге нес в себе все черты рождающейся химеры уже с 1312 года. Покровительство работорговле и разноплеменным купцам вело не к органическому культурному росту, а к механическому смешению культурных, этнических, социальных и прочих элементов, когда на место патриотизма, искренности, верности традициям пришел принцип голой выгоды. Цивилизация торговцев, попросту говоря, засилье международных спекулянтов, наладивших торговые трансмаршруты с доставкой живого товара к посредническим генуэзским конторам, прикрывалось разными международными и конфессиональными разговорами о дружбе и совместных интересах. Шкурничество заразительно. Мамай всех превращал во врагов, кроме тех, кого он покупал или подкупал. И благодаря ему оказалось, что ни один хан в Сарае не может рассчитывать на верность своих сторонников, так как любой из его соперников мог перекупить «нужных» людей.
Традиция служения отчизне – моральный принцип развития любого этноса – заменилась выбором щедрого хозяина. Таковым оказался Мамай – энергичный, волевой, всех подкупавший и устрашавший интригами деспот. Меняя веру и обычаи, люди при нем выигрывали материально, кроме немногих неподкупных, которые не желали выгод ценой предательства и измены традициям. Остатки степного кодекса чести, которого придерживались татарские воины-батыры, стали выглядеть анахронизмом, неумением «устроиться».
Во все более раздувавшейся мощной военной химере, которую трясло и ломало по внутренним швам, Мамай, желавший «наладить порядок», был сам игрушкой в руках исторической, а точнее, антиисторической судьбы. Со своей разноплеменной ордой Мамай базировался на бывшей половецкой земле между Доном и Днепром и сам командовал корпусом, состоявшим уже не из. монголов, а из остатков половцев, алан, покупных воинов. Он стал искать союзников на Западе и сделал окончательную ставку на европейских противников православия (и Византии тоже) и на дружбу с султанским Египтом.
Победа Мамая – победи он в 1380 году! – означала бы превращение всей Восточной Европы в поприще для торговых операций прежде всего католических стран, опередивших в торговле других. Религия, идеология в торговых делах никогда не имели цены, и в XIV веке идейные мотивы в большинстве стран мира, в том числе и на нынешнем юге нашей страны, отступали перед чисто экономическими выгодами. Но так было не везде. Так не было на Москве.
Не случайно именно в Москву бежали коренные татары, под которыми понимаются представители тюрко-монгольского этноса Великой степи. Люди бежали от насилия и продажности в Сарае, они отпадали от химерной столицы и мамаевых ставок – в Казани, Крыму, Астрахани, на Яике и в Башкирии. Некоторые татары, уцелевшие при переворотах и в истребительной «замятне», бежали на Русь и пополнили конницу русских князей. Татарские батыры превращались в российских воевод. Сначала это был маленький ручеек, затем полился большой поток батыров – специалистов военного дела – в Москву, туда, где их принимали и не мешали честно и преданно, не за деньги, а за честь, заниматься тем делом, которое они хорошо знали, – обороняться против вражеских войск.
Вот почему, в частности, на взгляд этнолога, при рассмотрении начала великорусского этногенеза нет никаких оснований считать объединение сил Москвы перед грозой национальной миссией против татар или татарского духа. Это была война не между «лесом» и «степью», «Европой и Азией», русскими и татарами – а между жизнеспособными этносами и химерой, оказавшейся на пути развития как Руси, так и самой Великой степи. Химера не тем была страшна, что «вползала» в несвойственный, чуждый, экологически другой суперэтнос, а тем, что химерной сущностью явилась отчетливая антиисторическая тенденция вовлечь движущиеся народы-соседи (русских, половцев, мордву, самих же татар) в разложение, застой, разжижить их, уничтожить, разбив их духовное сопротивление.
Так против Мамая выступили Дмитрий Донской и Москва. Но на помощь и выручку к ним спешил из Заволжья степной хан Тохтамыш, который вел татар Великой степи, не враждовавшей с Русью на суперэтническом уровне, против блока Мамая и литовцев. На стороне Мамая были войска Ягайла Ольгердовича, кстати, состоявшие и из русских, подпавших под политическое влияние Вильны.
Мамай вел огромную, разбухшую армию. Он вел наемные корпуса, вел опытную конницу, технические части, проверенную генуэзскую пехоту, иностранный легион и наблюдателей. Но и Русь выставила все, что смогла, – 150 тысяч человек, половину мужского населения страны.
Обе армии сошлись 8 сентября на поле уже в пределах тульской степи. Бой начался в шесть утра, закончился к заходу солнца. Оставив на поле треть армии, Мамай бежал. Химера лопнула. Ее убила Куликовская битва. В войне 1380 года приоткрылась дальнейшая судьба самостоятельной, обновленной Руси. В XIII веке было еще рано, но в XIV – русские люди уже ощутили в себе силы жить, никому не подражая и выбирая друзей и учителей на основе веления собственной совести. Ради этого 150 тысяч человек пошли на бой, из которого вернулись только 30 тысяч.

Куликовская битва – величайшее событие русской истории! Это начальная точка отсчета культурного феномена, который от того времени пошел в мир и ныне идет под названием «русское», «российское». Это культура громадных горизонтов, больших масштабов измерений и глубины творчества. Это великий народ, расселившийся по Евразии, могучая государственность, военная слава, политическая и философская мысль, поэзия, искусство. Русский этнос родился на Куликовом поле – па тесной, затянутой перелеском и болотцем площадке, размером не более 30 квадратных километров, откуда вышла горстка новых русских, родоначальников этноса, который живет и поныне.
Становление этногенеза означало рождение в людях новой силы и новых, ценностей. Это чувство нового помогало понять многим людям – не только отдельным личностям, что они – новые русские, великорусы. Современники уже в середине XIV века ощущали, что начинается другая эпоха, они повели счет своих правителей, государей Москвы, от Ивана Калиты, обозначенного первым. Люди, конечно, помнили о древней культуре Киевского и Владимирского периодов, но относились к ним как к своей предыстории. Новый счет московских правителей, который был на устах русских того века, ознаменовал начало новой традиции, той самой, которая впервые проявила себя столь героически-жертвенно на поле Куликовом. Чтобы она могла проявить себя, этим новым русским надо было отчетливо знать – что они совместно защищают не просто как людское скопище, но как этнос. Для этого необходимо было объединиться в одной общей исторической судьбе, которая не приходит сама, а которую выбирают сознательно. Этот выбор воплотился в кровавой битве тысяч людей, но выбор стоял перед каждым человеком, и от его сверхнапряжения зависело, станет ли ареал обитания беспокойных и пассионарных 2 людей началом исторического существования народа и новой живительной стадией культурогенеза.
Ведь Русь в 1370-е годы оказалась снова, как и 140 лет назад при Александре Невском, в 1240 году, в железном обруче. Ей угрожали не только с востока, но и с запада, откуда русских теснила неумеренная агрессия крестоносцев, вынашивавших планы колонизации северо-запада Руси, и двигались неукротимые литовцы, становившиеся во второй половине XIV века агрессивными католиками. Русь совершенно реально могла превратиться в колонию, зависимую территорию Западной Европы, пробуждавшейся к колониальному захватническому предпринимательству повсюду – в устьях Невы, Днепра, Дона. Православные русские, на взгляд цивилизаторов-латинцев, купцов Средиземноморья или крестоносцев с Балтики, были детьми природы, хуже монголов или черных, потому что упорствовали в защите своих символов веры. Для католиков они к тому же были отступниками. Вспомним, что рыцари сделали со столицей византийских вероотступников – Константинополем, когда взяли его в 1204 году. И наши предки в Великороссии могли оказаться в положении угнетенной этнической массы без духовных вождей, подобно украинцам и белоруссам в Польше. Вполне могли, один шаг оставался.
Русским людям, пошедшим на смерть в августе и сентябре 1380 года, было ясно – жить дальше так, как они привыкли, нельзя. И они шли защищать не просто территорию и не только возведенные храмы и деревянные избы. Они шли умирать за свой принцип, на котором надо было строить свою этику и культуру, мировоззрение и эстетику, свою красоту и свое отношение к окружающему миру, согласовывая это с верой отцов и собственной совестью, – все, что потом назовется неповторимым культурным типом России.
Да, новорожденный русский этнос защищал территорию, будущее место развития российского народа, но также и русскую новорожденную культуру. Что же означало в тех условиях защищать новорожденную великорусскую культуру?
В XIV веке на фоне кризиса феодализма обнажились основополагающие различия культур западного католического мира и культур Восточной Европы. То, что в течение веков происходило с умственными категориями и культурой в Западной Европе, начиная от падения Римской империи было присуще именно Западной Европе, и глубоко неверным было бы вслед за западными историками навязывать эти идеи всему человечеству. Уже православные греки и славяне, мусульмане арабы и тюрки, жившие совсем рядом с Западной Европой, решали вопросы духовной жизни на основе иных традиций и этических представлений.
Так, западная римская церковь и вся средневековая культура Европы пошли по пути поисков истины: в концепции предопределения, предложенной еще блаженным Августином. В учении Августина о предопределении человек сам не может содействовать своему спасению, все определено механическим принципом детерминизма – произволением божиим, запрограммированным еще до начала течения времени. Эта концепция оказалась ведущей доктриной для осуществления папской идейной гегемонии над королями и народами круга западноевропейских культур с IX века. Основу же восточного православия составила совсем иная мысль: надеясь на милость божью и спасение, необходимо вести себя достойно, а добрая личная воля нуждается лишь в содействии благодати. Эта идея фактически лежала в основе православия, которое еще в VI–IX веках господствовало везде, в том числе и в Западной Европе.
Два этих учения, две мировоззренческие концепции, на которых во многом были построены этические и эстетические программы, разошлись в главных исходных моментах еще до расцвета Киевской Руси. И Русь приняла живейшее участие в доработке – может быть, не столько догматической, сколько этической концепции православия, сделала ее своим кровным делом. Сложился культурный стереотип поведения и восприятия жизни у русских людей юга и севера страны. Спасение – в праведной жизни, дьявол – враг людей и бога, грешники отвечают и должны каждодневно отвечать за свои поступки, отнюдь не предопределенные от начала веков, а природа, биосфера – объект не поклонения и не эксперимента, а сострадания и любви.
Это мироощущение вошло в плоть и кровь народа, оно породило массовое подвижничество, породило мучеников и отшельников, последователи которых добровольно оказались на русском севере, в лесных монастырях и холодных скитах. Патриотическая защита культуры в 1380 году была прежде всего защитой духовной самостоятельности. Защитой веры народа, веры отцов, что в те времена было синонимом защиты Отечества.
В средневековой культуре России утвердились две важнейшие линии поведения: высокое благочестие и твердость духа, принцип служения идеалу, а не заботы о мирском, и доблесть, военная честь и отвага, приносимые, в частности, степными батырами, с потомками которых позднее мы вместе сражались в Отечественных войнах 1612 и 1812 годов.
На основе этого культурно-этического сплава русские люди одновременно с рождением этноса обнаружили порыв творческой деятельности, невиданный по глубине горения, напряжению поисков, по силе художественной выразительности.
Всего за сто последующих лет юная страна, наполненная энергией детей, внуков и правнуков воинов, ушедших на Куликовскую битву в 1380 году, совершила небывалый культурный рывок.
Начался Новый подъем зодчества, переломивший инерцию художественного мышления: архитектура как бы стала вторить вновь рожденному русскому человеку. Не будем сравнивать XIV век с XII в архитектуре по чисто художественным критериям (кстати, они подвижны и изменчивы), но культ Святой Софии, поразительно и гениально разработанный древнерусскими зодчими, сменяется энергичной архитектурой нового культа, возникшего с рождением нового русского этноса – Преображения. Создаются в XV веке знаменитые Кремлевские соборы в Москве, и среди них Успенский и Архангельский. Возникает московская архитектура, своеобразная и не имеющая аналогий, которую оценили всерьез лишь в конце XIX века, а в основном уже в наши дни.
Именно после Куликовской битвы возрождается к новой жизни русская иконопись, и гениальный Андрей Рублев озарил светом своего гения – умением рук и чистотой духа – всю русскую живопись. Феофан Грек с 1395 года в Москве расписывает Архангельский собор – место установления гробницы героя войны Дмитрия Донского и двоюродного брата его Владимира Храброго. Новое понимание самого назначения живописи приводит к возникновению столь необходимого на Руси в XIV–XV веках явления, как реставрация. Дмитрий Донской в опоре на отечественную древность обновляет архитектуру Успенского собора во Владимире, который в дальнейшем послужит источником вдохновения для итальянцев в Москве. В начале XV века при Василии I обновляются храмы в Переславль-Залесском – городе Александра Невского; Андрей Рублев в 1408 году реставрирует живопись владимирского Успенского собора. Реставрацией, обращением к собственной светлой древности охвачены Звенигород, Ростов, Тверь. Появляется новое отношение и к светскому времени – в Москве устанавливаются первые городские часы.
Рождается новая культура слова, воспринявшая традиции предыдущей фазы развития славянского этногенеза – 1200 лет развития древней славянской культуры. Она воплощает черты нового мировидения, пронизавшего всю письменность на Руси. Какой устремленностью вперед отличается деятельность художников слова и летописцев! Возникает цикл сказаний – разветвленная «Повесть о Мамаевом побоище», составляющая почву для сюжетосложения даже и в XVII веке. Вторит циклу поэма «Задонщина» – поэтическое «Слово» Софопия. Распространяются списки «Слова о полку Игореве». Многие люди берутся за написание прославления старой домонгольской и новой Руси: «Слово» инока Фомы, Слово похвальное Дмитрию Донскому. В Москве централизуется летописание. Московский летописный свод Фотия, в который вводятся былины Киевского цикла, составляется между 1418–1425 годами.
До этого во Владимире был составлен в начале XIV века свод летописей «Временник великих царств», который перерабатывается в Москве. Для этой цели уже через поколение после Куликовской битвы в Москву собираются специалисты своего дела из Ростова, Смоленска, Нижнего Новгорода, Рязани, Пскова и летописцы Москвы, которые составили тот летописный свод, который специалистам сегодня известен как «Владимирский полихрон». Политическая мысль Москвы, вбирая все прошлое страны, претендует на наследие Киева и Владимира. Обновляются, пишутся новые редакции домонгольских сочинений – «Киево-Печерский патерик», «Еллинский и римский летописец».
Идет сложение национальной церкви, и при этом сохраняется славянский, понятный народу Литургический язык, а не иноземная латынь. Россия независимо от Константинополя ставит высших иерархов церкви, считая, что истинное благочестие сохраняется и приумножается отныне на Руси. Экономический подъем и политическая устойчивость помогают претворить в жизнь идеалы и нравственные понятия, сообщенное военной победой и культурным сдвигом в 1380–1480 годах. Великороссам принадлежит историческая заслуга распространения восточноевропейского круга культуры по громадному пространству, ныне известному как Россия. Российская культура легко входила во взаимосвязь и с культурой «единоверных» этносов – византийцев, болгар, сербов, кавказцев. Благодаря внутреннему размаху, горению, динамизму и благодаря особой природе этой расцветающей культуры, когда внутреннее, содержательное явно торжествовало над внешним, формальным, – русская культура, возглавляемая Московским княжеством, молодая культура «московитов», которых «изумленная Европа» открыла в конце XV века, плодотворно вырабатывала образцы художественной мысли, поддерживаемые идеями так называемого второго византийского Возрождения.
Второе, иногда его называют Палеологовьм, Возрождение было с огромной искренностью воспринято и пережито как свое на Руси и в целом было вживлено, вплавлено в русскую культуру так ярко и самобытно, что, по мнению некоторых историков искусств, на Руси сложилось «Предвозрождение», понимаемое как аналогия предвозрождению Западной Европы. Я хотел бы предостеречь: с точки зрения этнологии говорить о Возрождении в применений к только что зародившемуся этносу, в борениях создававшему высокое, служащее новому идеалу искусство, невозможно. Это было не возрождением чего-либо, но первым, подлинно «зародительным» взлетом культуры.
Великорусское культурное «рождение» давало личности небывалый простор, давало столь многое, что в этногенезе мы встречаем людей, принесших славу отечественной культуре на самой заре предстоящего пути. В России стремительно складывался особый, неповторимый тип гуманистической культуры – без периода схоластики рационализма и критики.
Гуманизм русской отечественной «масти» был основан не столько на поисках и открытиях научной истины, дающей человеку освобождение от клерикального рабства, сколько на утверждении высоких моральных принципов, на знаменитом «правдоискательстве» российской культуры XIV–XVII веков, на истовой вере в спасение путем реальных добрых дел каждого человека, и тут мы не шли в схоластику и рационализм Запада не потому, что «отстали», – в какой бы связи ни обсуждалось что отставание, – а потому, что как то, так и другое принципиально не могло иметь места в российском мировоззрении того времени. Вряд ли есть смысл спорить на тему о том, что было важнее для человечества, однако не отметить этого особого вклада новой России в мировую культуру – невозможно. В XIV–XV веках в русле отечественного поворота культуры сложился тип писателя, проповедника, художника – живущего единой мыслью о личной ответственности за то, что он сделал, об ответственности за дела, за которые с него «спросится». В этом заключался, в частности, и смысл движения «молчания», «безмолвия», придававшего молчальникам-монахам и художникам неистовую энергию, особый духовный динамизм праведной жизни.
Безмолвная беседа ангелов в «Троице» Рублева – это не только тема богословия, но и тема самой; жизни, тема культуры подвижничества. Именно эта безмолвная сцена сполна отвечала самым сильным чувствам людей. За иконой открывается строгий мир духовной жизни, и потому живопись того столетия и последующих называлась «умозрением в красках». Практика одиночества и молчания возникает в подвижничестве не для того, чтобы уйти от ответственности, но для того, чтобы усовершенствовать себя настолько, чтобы иметь возможность действовать, обратить к миру просветленные слова. Найти и высказать правду, придать силу и вдохновение людям.
Вспомним судьбу проповедников Нила Сорского, Вассиана Патрикеева, Андрея Рублева, Даниила Черного, Пахомия Серба, Епифания Премудрого. Вся жизнь этих неистовых людей была посвящена высокому духовному творчеству. И это было творчество, в котором вечное и божественное становилось целью реального жизнеустроения, целью, которой нельзя было поступиться даже в моменты смертельной опасности.
В XV веке Москва сделалась центром культуры, влияние которой в XVII веке распространилось далеко на Север, на восток до Тихого океана и на юг до южных морей. Энергия этой культуры создала Кремль, новые города и «пейзажное» градостроительство, согретое живым чувством природы, росписи Дионисия, фортификацию и юридическое законодательство. Москва соприкоснулась с Италией не как неофит «предвозрождения» западного толка, не как страна-ученица, а как заказчик на нужных новой Москве людей: царицу для Ивана III, строителей, архитекторов, сильных в умении и технике…
Еще раз спросим себя: может быть, близость, сродственность с европейцами, о которой писали поэты, от Пушкина до Блока, наступила бы раньше – обратись мы за помощью и содействием к ним для решения наших национальных задач? Не было ли лучше для будущего России уже тогда, в XV веке, объединиться с Западной Европой, совершившей великие географические путешествия, открывшей Америку, стремившейся к материальному успеху? Может быть, не надо было нам действовать в одиночку столько столетий?
Нет нужды искать аргументы – сама история отвечает на этот вопрос. Возьмите памятники культуры, которые вспоминаются в истории искусств. Сколько из этих памятников осталось в Галиции, Белоруссии, в Полесье, где была замечательная культура Турово-Пинского княжества? Где они после трех веков униатства? И сколько памятников домонгольских и монгольских времен сохранилось в княжествах, которые были склонны не идти на компромиссы в духовной деятельности и которые умели защитить свою культуру от посягательства с востока и запада! Северо-Восточная Русь, не поддавшаяся химере и не пошедшая на компромисс с Западом, не только сохранила древнюю культуру, но и стала колыбелью нового русского искусства. Русь сама справилась со своими заботами, как только было достигнуто объединение Русской земли.
Новорожденная Россия отбросила врагов своей самобытной культуры на востоке и на западе уж конечно не для того, чтобы сразу же перейти в ученицы к европейской культуре. Легковерная историография XIX века представляла дело так, будто Русь отстояла на Востоке свою независимость и в культурной опустошенности бросилась догонять Запад, доучиваться тому, чему не успела научиться раньше, не принимая лишь как крайность католицизм. Позволю себе категорически с этим не согласиться.
Я далек от неприятия Европы. Мы знаем, что поворот к западноевропейской светской образованности, технике и университетской науке, начавшийся в России в конце XVII – начале XVIII века, дал стране дообразоваться до великого государства, заимствовать некоторые недостающие звенья развития. Мы вступили в XVIII век Петром I, а в XIX – гением российской науки, как и поэзии, музыки, живописи. Ампир зародился на Западе, но насколько он более роскошен в Петербурге и его пригородах, как своеобразен и неповторим он в Москве.
Запад сам по себе и его культура – замечательные вещи! Плох европоцентризм, когда предвзятое мнение, не имеющее научных оснований, становится главенствующим. Точку отсчета можно принимать любую, но следует всегда учитывать полицентризм этногенных процессов и процессов развития культур разных этносов. Это и будет уважением к разнообразию культур планеты Земли.
Россия после Куликовской битвы перехватила инициативу развития в Евразии, и в конце XVIII столетия на глазах Пушкина завершилось формирование российской суперэтнической и культурной интеграции. Суперэтнос России уже включал к тому времени, как составную свою часть, Великую степь. Россия, потерявшая больше всех в Куликовской битве, больше всех выиграла. Ей открылся беспрепятственный путь – торная дорога самостоятельного этно-культуриого развития. Она смело начала свой путь в этногенезе, который длится в истории, как правило, 1200 лет. Ход этногенеза идет без остановки. Напор творческого взлета после Куликовской битвы принес через 200 лет уже не изменяемую в веках этно-культуриую традицию. 1200 лет этноса отстукивают. И теперь законный вопрос: много это или мало – 600 лет в истории, в жизни народа, победившего врагов? Я отвечу: шестьсот лет – это середина – это время зенита.

Примечания

1. Этнос, Суперэтнос, Этногенез – термины науки этнологии. Долгоживущие коллективы людей в социальном аспекте развития человечества образуют разнохарактерные классовые государства, классы, племенные союзы (социальные организмы). В ином аспекте человеческого развития коллективы людей образуют этносы (пародпости, пароды, нации), имеющие помимо социальной целостности неповторимую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения. Процесс зарождения, движения от заданного энергетического толчка во времени и угасания системных элементов этноса называется этногенезом. Этот процесс, по наблюдениям этнологов, длится 1200–1300 лет.
Суперэтнос – группа этносов, возникшая одновременно в одном регионе и проявляющая себя в истории как мозаичная целостность. Историки, в общем, давно группировали этносы в конструкции, которые назывались либо культурами, либо цивилизациями, либо «мирами». То есть это умопостигаемая реальность многоаспектного единения ряда этносов.
Например, для XII–XIV вв. находим реальный смысл в таких целостных понятиях, как Западная Европа, живущая под главенством Римского папы – так называемый Христианский (Chretienite) мир, как Восточная Европа, системная целостность, которая определялась многими факторами развития Византии и православных стран. Ближний Восток, «мир ислама», который противопоставлял себя «франкам» – западноевропейцам и восточноевропейцам.

2. Пассионарность – характериологическая доминанта: это непреоборимое внутреннее стремление (осознанное или чаще неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели, как правило, представляется данному лицу ценнее даже собственной жизни.
Пассионарность – это объективно существующая, присутствующая во Вселенной человеческая энергия, входящая в энергию живого вещества биосферы, которая движет деяниями, стремлениями, помыслами людей в этногенезе, то есть та энергия, которой и стимулируются в конечном счете этнические процессы. Пассионарность отдельного человека может сопрягаться с любыми способностями – высокими, средними, малыми; она не связана зависимостью с этическими нормами, одинаково порождая подвиги и преступления, творчество и разрушения, благо и зло, исключая только равнодушие. Она необязательно делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находится именно в составе «толпы», определяя ее потентность и степень активности на тот или иной момент.
Dar вне форума  
Старый 22.09.2014, 17:14   #11
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Re: Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация?

В. А. Чивилихин. Память (Фрагмент романа)

Книга вторая



Задача историка заключается в том, чтобы объективно раскрыть, что, как и почему все происходило в прошлом; литератор же обязан опереться на достижения исторической науки и, рассмотрев минувшее сквозь призму своего мировидения, посвоему проиллюстрировать давние годы и события, подсветить их личным фонарем и, быть может, внести в них сегодняшний смысл, непременно сообразующийся с главными векторами истории… Но что ему делать, если тема, какую он избрал, в новейших трудах историка поворачивается нежданными сторонами, видится в парадоксальных отдельных ракурсах, постепенно и полностью подменяющих твои знания о той эпохе совершенно другими, противоположными? Следовать этой научной новизне, чтобы, как говорится, не отстать от века, или самому попытаться, опираясь на исторические источники и сопоставляя точки зрения специалистов, самостоятельно увидеть прошлое?
XII–XIII века, нашествие кочевников… Арабский историк Ибн ал-Асир, современник событий: «Не было от сотворения мира катастрофы более ужасной для человечества и не будет ничего подобного до скончания веков и до страшного суда».
Два главных фронта – восточный и западный да два дополнительных – северный и южный; враги «со всех сторон русские полки обступили». Почему это произошло? Были ли какие-нибудь глубинные причины, вызвавшие, в частности, неслыханное нашествие степняков на Восточную Европу?
«…Я как историк вижу свою задачу в том, чтобы внести необходимую ясность» (Гумилев Л. Н. С точки зрения Клио. – «Дружба народов», 1977. № 2). Нуждаясь в ясности, ищу в работах современного специалиста-историка конкретные и точные данные о предыстории нашествия XIII века.
Первая и главная причина передвижений конных орд из азиатских степей в европейские, по мнению доктора исторических наук Л. Н. Гумилева, – изменения климата. «…Засуха Х века подорвала хозяйство кочевников в южных, более засушливых местах, кипчаки (половцы) оказались в более выгодном положении: окраины сибирской тайги и многоводные реки спасли их от засухи. Благодаря этим природным условиям кипчаки одержали в Х веке победу над канглами (печенегами) и гузами (узами, торками, туркменами) и, преследуя врага, вступили в причерноморские степи».
Несколько ранее была высказана иная точка зрения, тоже принадлежащая специалисту-историку и этнологу. Только печенегов он называет кенгересами, канглами же – совсем другой степной народ и верно указывает, что печенеги были первыми кочевниками, появившимися в причерноморских степях еще в IX веке, и ни половцы, ни, естественно, засуха Х века были тут ни при чем, так как «во второй половине IX века хазары и гузы заключили союз и так стеснили печенегов, что часть их, обитавшая в Устьюрте, покорностью купила себе покой, а другая часть прорвалась в причерноморские степи и около 890 г. достигла нижнего Дуная…» (Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970, с. 95).
Итак, печенеги появились в Причерноморье из-за военно-политической ситуации IX века в центре Великой Степи, а половцы – все же по причине засухи Х века? Однако существует мнение, что в Х веке никакой засухи в Великой Степи не было и с IV века нашей эры она буйно и непрерывно цвела, хорошо увлажняясь атлантическими циклонами. «Так продолжалось до XIII в. с небольшим периодом усыхания в IX в.». Интересно, что и эта точка зрения высказана тем же автором и в той же упомянутой выше книге! И еще оттуда же опять совершенно противоположное: «…в Х веке Великая Степь превратилась в пустыню»! Книга эта вышла в издательстве «Наука» и рассчитана, как сказано в предисловии, «на широкий круг читателей», но в ней есть немало страниц, при чтении коих читатель только широко разведет руками…
Любознательный Читатель. А чем все же объясняются в книге завоевательные походы степняков в XIII веке?
– Монголы-де пересидели засуху во влажном ононском бору, а «в XII веке происходило интенсивное увлажнение степной зоны Евразии и количество пастбищ увеличилось за счет изменения природных условий». Больше пастбищ – значит, больше скота и больше людей. Отсюда – внезапное усиление монгольских племен, экспансия орд Чингиза и его потомков.
– Но почему не усилились в XII веке племена, пересидевшие засуху, если она была, на тех же окраинах сибирской тайги, в Бузулукском лесном острове, Кулундинских ленточных борах или в обширнейшем и влажном алтайско-саянском горнолесном районе?..
– На это ответа нет.
– Когда-то и что-то я слышал о детерминистах прошлого, вульгарно-материалистически объяснявших историю географией…

В частности, профессора Брюкнер и Тутковский задолго до Гумилева связывали нашествия кочевых народов с засухами в Великой Степи. Они считали, что не увлажнения степи, а периодические усыхания заставляли кочевников в поисках корма для скота и, значит, собственного благополучия устремляться из Центральной Азии в Европу. Сухие периоды, полагали они, приходились на III, VIII и XII века нашей эры. Л. Н. Гумилев не вспоминает об этом, зато ссылается на Г. Е. Грумм-Гржимайло, который «рассматривал двухтысячелетнюю историю Азии целиком, т. е. синтетически».
Dar вне форума  
Закрытая тема

Опции темы
Опции просмотра

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход


Текущее время: 18:37. Часовой пояс GMT +3.


Powered by vBulletin® Version 3.8.4
Copyright ©2000 - 2024, vBulletin Solutions, Inc. Перевод: zCarot
AGNI-YOGA TOPSITES