Вернуться   Мастерская > Мировые события
Ответ
 
Опции темы Опции просмотра
Старый 29.07.2014, 14:22   #1
Dar
Senior Member
 
Регистрация: 01.12.2009
Сообщений: 1,877
По умолчанию Гумилев "Год рождения 1380"

Лев ГУМИЛЁВ





Год рождения 1380…


К 1380 году в Восточной Европе сложилась тягостная и невыносимая обстановка, чреватая опасностями для разных народов, живших в евразийском регионе… Мир древней православной культуры европейского Востока, представленный Византией, Балканами, Русью, Кавказом, переживал тяжёлые времена. Генуэзские купцы, которые весь ХIV век держали в экономической зависимости Византию и сделали своим тёплое Чёрное море, серией территориальных захватов оказались у нас на юге – в Степи. Они тянули щупальца в глубь Восточной Европы и Центральной Азии, приобретали концессии и заключали выгодные только для себя торговые сделки с золотоордынскими ханами на Волге и купцами Среднего Востока…

Постепенно мамаева орда превратилась во всеразъедающую химеру. Это не метафора. В этнологии термин «химера» употребляется для обозначения такого состояния социального организма, когда насильственное сожительство двух и более этносов не ведёт ни к чему положительному ни в каком направлении, а лишь создаёт перегрузки системы при полной рассогласованности составляющих её элементов. Так было и здесь.
По сути дела, султанат на Волге нёс в себе все черты рождающейся химеры уже с 1312 года. Покровительство работорговле и разноплеменным купцам вело не к органическому культурному росту, а к механическому смешению культурных, этнических, социальных и прочих элементов, когда на место патриотизма, искренности, верности традициям пришёл принцип голой выгоды. Цивилизация торговцев, попросту говоря, засилье международных спекулянтов, наладивших торговые трансмаршруты с доставкой живого товара к посредническим генуэзским конторам, прикрывалось разными международными и конфессиональными разговорами о дружбе и совместных интересах. Шкурничество заразительно. Мамай всех превращал во врагов, кроме тех, кого он покупал или подкупал. И благодаря ему оказалось, что ни один хан в Сарае не может рассчитывать на верность своих сторонников, так как любой из его соперников мог перекупить «нужных» людей.

Традиция служения отчизне – моральный принцип развития любого этноса – заменилась выбором щедрого хозяина. Таковым оказался Мамай – энергичный, волевой, всех подкупавший и устрашавший интригами деспот. Меняя веру и обычаи, люди при нём выигрывали материально, кроме немногих неподкупных, которые не желали выгод ценой предательства и измены традициям…
Победа Мамая – победи он в 1380 году! – означала бы превращение всей Восточной Европы в поприще для торговых операций прежде всего католических стран, опередивших в торговле других. Религия, идеология в торговых делах никогда не имели цены, и в ХIV веке идейные мотивы в большинстве стран мира, в том числе и на нынешнем юге нашей страны, отступали перед чисто экономическими выгодами. Но так было не везде. Так не было на Москве.

Не случайно именно в Москву бежали коренные татары, под которыми понимаются представители тюрко-монгольского этноса Великой степи. Люди бежали от насилия и продажности в Сарае, они отпадали от химерной столицы и мамаевых ставок – в Казани, Крыму, Астрахани, на Яике и в Башкирии. Некоторые татары, уцелевшие при переворотах и в истребительной «замятне», бежали на Русь и пополнили конницу русских князей. Татарские батыры превращались в российских воевод. Сначала это был маленький ручеёк, затем полился большой поток батыров – специалистов военного дела – в Москву, туда, где их принимали и не мешали честно и преданно – не за деньги, а за честь – заниматься тем делом, которое они хорошо знали, – обороняться против вражеских войск.

Вот почему, в частности, на взгляд этнолога, при рассмотрении начала великорусского этногенеза нет никаких оснований считать объединение сил Москвы перед грозой национальной миссией против татар или татарского духа. Это была война не между «лесом» и «степью», «Европой и Азией», русскими и татарами – а между жизнеспособными этносами и химерой, оказавшейся на пути развития как Руси, так и самой Великой степи. Химера не тем была страшна, что «вползала» в несвойственный, чуждый, экологически другой суперэтнос, а тем, что химерной сущностью явилась отчётливая антиисторическая тенденция вовлечь движущиеся народы-соседи (русских, половцев, мордву, самих же татар) в разложение, застой, разжижить их, уничтожить, разбив их духовное сопротивление…

Куликовская битва – величайшее событие русской истории! Это начальная точка отсчёта культурного феномена, который от того времени пошёл в мир и ныне идёт под названием «русское», «российское». Это культура громадных горизонтов, больших масштабов измерений и глубины творчества. Это великий народ, расселившийся по Евразии, могучая государственность, военная слава, политическая и философская мысль, поэзия, искусство. Русский этнос родился на Куликовом поле – на тесной, затянутой перелеском и болотцем площадке, размером не более 30 квадратных километров, откуда вышла горстка новых русских, родоначальников этноса, который живёт и поныне.

Становление этногенеза означало рождение в людях новой силы и новых ценностей. Это чувство нового помогало понять многим людям (не только отдельным личностям), что они – новые русские, великорусы. Современники уже в середине ХIV века ощущали, что начинается другая эпоха, они повели счёт своих правителей, государей Москвы, от Ивана Калиты, обозначенного первым. Люди, конечно, помнили о древней культуре Киевского и Владимирского периодов, но относились к ним как к своей предыстории. Новый счёт московских правителей, который был на устах русских того века, ознаменовал начало новой традиции, той самой, которая впервые проявила себя столь героически-жертвенно на поле Куликовом. Чтобы она могла проявить себя, этим новым русским надо было отчётливо знать – что` они совместно защищают не просто как людское скопище, но как этнос. Для этого необходимо было объединиться в одной общей исторической судьбе, которая не приходит сама, а которую выбирают сознательно. Этот выбор воплотился в кровавой битве тысяч людей, но выбор стоял перед каждым человеком, и от его сверхнапряжения зависело, станет ли ареал обитания беспокойных и пассионарных людей началом исторического существования народа и новой живительной стадией культурогенеза…

Русским людям, пошедшим на смерть в августе и сентябре 1380 года, было ясно – жить дальше так, как они привыкли, нельзя. И они шли защищать не просто территорию и не только возведённые храмы и деревянные избы. Они шли умирать за свой принцип, на котором надо было строить свою этику и культуру, мировоззрение и эстетику, свою красоту и своё отношение к окружающему миру, согласовывая это с верой отцов и собственной совестью, – всё, что потом назовётся неповторимым культурным типом России. Да, новорождённый русский этнос защищал территорию, будущее место развития российского народа, но также и русскую новорождённую культуру. Что же означало в тех условиях защищать новорождённую великорусскую культуру? В ХIV веке на фоне кризиса феодализма обнажились основополагающие различия культур Западного католического мира и культур Восточной Европы. То, что в течение веков происходило с умственными категориями и культурой в Западной Европе, начиная от падения Римской империи, было присуще именно Западной Европе, и глубоко неверным было бы вслед за западными историками навязывать эти идеи всему человечеству. Уже православные греки и славяне, мусульмане арабы и тюрки, жившие совсем рядом с Западной Европой, решали вопросы духовной жизни на основе иных традиций и этических представлений. Так, западная Римская Церковь и вся средневековая культура Европы пошли по пути поисков истины в концепции предопределения, предложенной ещё Блаженным Августином. В учении Августина о предопределении человек сам не может содействовать своему спасению, всё определено механическим принципом детерминизма – произволением Божиим, запрограммированным ещё до начала течения времени. Эта концепция оказалась ведущей доктриной для осуществления папской идейной гегемонии над королями и народами круга западноевропейских культур с IХ века. Основу же Восточного Православия составила совсем иная мысль: надеясь на милость Божию и спасение, необходимо вести себя достойно, а добрая личная воля нуждается лишь в содействии благодати. Эта идея фактически лежала в основе Православия, которое ещё в VI–IХ веках господствовало везде, в том числе и в Западной Европе.

Два этих учения, две мировоззренческие концепции, на которых во многом были построены этические и эстетические программы, разошлись в главных исходных моментах ещё до расцвета Киевской Руси. И Русь приняла живейшее участие в доработке – может быть, не столько догматической, сколько этической концепции православия, сделала её своим кровным делом. Сложился культурный стереотип поведения и восприятия жизни у русских людей Юга и Севера страны. Спасение – в праведной жизни, дьявол – враг людей и Бога, грешники отвечают и должны каждодневно отвечать за свои поступки, отнюдь не предопределённые от начала веков; а природа, биосфера – объект не поклонения и не эксперимента, а сострадания и любви.

Это мироощущение вошло в плоть и кровь народа, оно породило массовое подвижничество, породило мучеников и отшельников, последователи которых добровольно оказались на Русском Севере, в лесных монастырях и холодных скитах. Патриотическая защита культуры в 1380 году была прежде всего защитой духовной самостоятельности, защитой веры народа, веры отцов, что в те времена было синонимом защиты Отечества.

В средневековой культуре России утвердились две важнейшие линии поведения: высокое благочестие и твёрдость духа, принцип служения идеалу, а не заботы о мирском, и доблесть, военная честь и отвага, приносимые, в частности, степными батырами, с потомками которых позднее мы вместе сражались в Отечественных войнах 1612 и 1812 годов. На основе этого культурно-этического сплава русские люди одновременно с рождением этноса обнаружили порыв творческой деятельности, невиданный по глубине горения, напряжению поисков, по силе художественной выразительности.

Всего за сто последующих лет юная страна, наполненная энергией детей, внуков и правнуков воинов, ушедших на Куликовскую битву в 1380 году, совершила небывалый культурный рывок. Начался новый подъём зодчества. Переломивший инерцию художественного мышления: архитектура как бы стала вторить вновь рождённому русскому человеку. Не будем сравнивать ХIV век с ХII в архитектуре по чисто художественным критериям (кстати, они подвижны и изменчивы), но культ Святой Софии, поразительно и гениально разработанный древнерусскими зодчими, сменяется энергичной архитектурой нового культа, возникшего с рождением нового русского этноса – Преображения. Создаются в Х веке знаменитые Кремлёвские соборы в Москве, и среди них Успенский и Архангельский. Возникает московская архитектура, своеобразная и не имеющая аналогий, которую оценили всерьёз лишь в конце ХIХ века, а в основном уже в наши дни.

Именно после Куликовской битвы возрождается к новой жизни русская иконопись, и гениальный Андрей Рублёв озарил светом своего гения – умением рук и чистотой духа – всю русскую живопись. Феофан Грек с 1395 года в Москве расписывает Архангельский собор – место установления гробницы героя войны Дмитрия Донского и двоюродного брата его Владимира Храброго. Новое понимание самого назначения живописи приводит к возникновению столь необходимого на Руси в ХIV–ХV веках явления, как реставрация. Дмитрий Донской в опоре на отечественную древность обновляет архитектуру Успенского собора во Владимире, который в дальнейшем послужит источником вдохновения для итальянцев в Москве. В начале ХV века при Василии обновляются храмы в Переславле-Залесском – городе Александра Невского; Андрей Рублёв в 1408 году реставрирует живопись владимирского Успенского собора. Реставрацией, обращением к собственной светлой древности охвачены Звенигород, Ростов, Тверь. Появляется новое отношение и к светскому времени – в Москве устанавливаются первые городские часы.

Рождается новая культура слова, воспринявшая традиции предыдущей фазы развития славянского этногенеза – 1200 лет развития древней славянской культуры. Она воплощает черты нового мировидения, пронизавшего всю письменность на Руси. Какой устремлённостью вперёд отличается деятельность художников слова и летописцев! Возникает цикл сказаний – разветвлённая «Повесть о Мамаевом побоище», составляющая почву для сюжетосложения даже и в ХVII веке. Вторит циклу поэма «Задонщина» – поэтическое «Слово» Софония. Распространяются списки «Слова о полку Игореве». Многие люди берутся за написание прославления старой домонгольской и новой Руси: «Слово» инока Фомы, Слово похвальное Дмитрию Донскому. В Москве централизуется летописание. Московский летописный свод Фотия, в который вводятся былины Киевского цикла, составляется между 1418–1425 годами.
До этого во Владимире был составлен в начале ХIV века свод летописей «Временник великих царств», который перерабатывается в Москве. Для этой цели уже через поколение после Куликовской битвы в Москву собираются специалисты своего дела из Ростова, Смоленска, Нижнего Новгорода, Рязани, Пскова и летописцы Москвы. Которые составили тот летописный свод, который специалистам сегодня известен как «Владимирский полихрон». Политическая мысль Москвы, вбирая всё прошлое страны, претендует на наследие Киева и Владимира. Обновляются, пишутся новые редакции домонгольских сочинений – «Киево‑Печерский патерик», «Еллинский и римский летописец».

Идёт сложение национальной церкви, и при этом сохраняется славянский, понятный народу литургический язык, а не иноземная латынь. Россия независимо от Константинополя ставит высших иерархов Церкви, считая, что истинное благочестие сохраняется и приумножается отныне на Руси. Экономический подъём и политическая устойчивость помогают претворить в жизнь идеалы и нравственные понятия, сообщённые военной победой и культурным сдвигом в 1380–1480 годах. Великороссам принадлежит историческая заслуга распространения восточно-европейского круга культуры по громадному пространству, ныне известному как Россия. Российская культура легко входила во взаимосвязь и с культурой «единоверных» этносов – византийцев, болгар, сербов, кавказцев. Благодаря внутреннему размаху, горению, динамизму и благодаря особой природе этой расцветающей культуры, когда внутреннее, содержательное явно торжествовало над внешним, формальным, – русская культура, возглавляемая Московским княжеством, молодая культура «московитов», которых «изумлённая Европа» открыла в конце ХV века, плодотворно вырабатывала образцы художественной мысли, поддерживаемые идеями так называемого второго византийского Возрождения.

Второе, иногда его называют Палеологовым, Возрождение было с огромной искренностью воспринято и пережито как своё на Руси и в целом было вживлено, вплавлено в русскую культуру так ярко и самобытно, что, по мнению некоторых историков искусств, на Руси сложилось «предвозрождение», понимаемое как аналогия предвозрождению Западной Европы. Я хотел бы предостеречь: с точки зрения этнологии говорить о Возрождении в применении к только что зародившемуся этносу, в борениях создававшему высокое, служащее новому идеалу искусство, невозможно. Это было не возрождением чего-либо, но первым, подлинно «зародительным» взлётом культуры.

Великорусское культурное «рождение» давало личности небывалый простор, давало столь многое, что в этногенезе мы встречаем людей, принесших славу отечественной культуре на самой заре предстоящего пути. В России стремительно складывался особый, неповторимый тип гуманистической культуры – без периода схоластики, рационализма и критики.
Гуманизм русской отечественной «масти» был основан не столько на поисках и открытиях научной истины, дающей человеку освобождение от клерикального рабства, сколько на утверждении высоких моральных принципов, на знаменитом «правдоискательстве» российской культуры ХIV–ХVII веков, на истовой вере в спасение путём реальных добрых дел каждого человека. И тут мы не шли в схоластику и рационализм Запада не потому, что «отстали», – в какой бы связи ни обсуждалось это отставание, – а потому, что как то, так и другое принципиально не могло иметь места в российском мировоззрении того времени. Вряд ли есть смысл спорить на тему о том, что было важнее для человечества, однако не отметить этого особого вклада новой России в мировую культуру – невозможно. В ХIV–ХV веках в русле отечественного поворота культуры сложился тип писателя, проповедника, художника, живущего единой мыслью о личной ответственности за то, что он сделал, об ответственности за дела, за которые с него «спросится». В этом заключался, в частности, и смысл движения «молчания», «безмолвия», придававшего молчальникам-монахам и художникам неистовую энергию, особый духовный динамизм праведной жизни.

Безмолвная беседа ангелов в «Троице» Рублёва – это не только тема богословия, но и тема самой жизни, тема культуры подвижничества. Именно эта безмолвная сцена сполна отвечала самым сильным чувствам людей. За иконой открывается строгий мир духовной жизни, и потому живопись того столетия и последующих называлась «умозрением в красках». Практика одиночества и молчания возникает в подвижничестве не для того, чтобы уйти от ответственности, но для того, чтобы усовершенствовать себя настолько, чтобы иметь возможность действовать, обратить к миру просветлённые слова, найти и высказать правду, придать силу и вдохновение людям.
Вспомним судьбы проповедников Нила Сорского, Вассиана Патрикеева, Андрея Рублёва, Даниила Чёрного, Пахомия Серба, Епифания Премудрого. Вся жизнь этих неистовых людей была посвящена высокому духовному творчеству. И это было творчество, в котором вечное и Божественное становилось целью реального жизнеустроения, целью, которой нельзя было поступиться даже в моменты смертельной опасности.
В ХV веке Москва сделалась центром культуры, влияние которой в ХVII веке распространилось далеко на север, на восток до Тихого океана и на юг до южных морей. Энергия этой культуры создала Кремль, новые города и «пейзажное» градостроительство, согретое живым чувством природы, росписи Дионисия, фортификацию и юридическое законодательство. Москва соприкоснулась с Италией не как неофит «предвозрождения» западного толка, не как страна-ученица, а как заказчик на нужных новой Москве людей: царицу для Ивана, строителей, архитекторов, сильных в умении и технике…
Ещё раз спросим себя: может быть, близость, сродственность с европейцами, о которой писали поэты – от Пушкина до Блока – наступила бы раньше, обратись мы за помощью и содействием к ним для решения наших национальных задач? Не было ли лучше для будущего России уже тогда, в ХV веке, объединиться с Западной Европой, совершившей великие географические путешествия, открывшей Америку, стремившейся к материальному успеху? Может быть, не надо было нам действовать в одиночку столько столетий?
Нет нужды искать аргументы – сама история отвечает на этот вопрос.
Возьмите памятники культуры, которые вспоминаются в истории искусств. Сколько из этих памятников осталось в Галиции, Белоруссии, в Полесье, где была замечательная культура Турово‑Пинского княжества? Где они после трёх веков униатства? И сколько памятников домонгольских и монгольских времён сохранилось в княжествах, которые были склонны не идти на компромиссы в духовной деятельности и которые умели защитить свою культуру от посягательства с востока и запада! Северо-Восточная Русь, не поддавшаяся химере и не пошедшая на компромисс с Западом, не только сохранила древнюю культуру, но и стала колыбелью нового русского искусства. Русь сама справилась со своими заботами, как только было достигнуто объединение Русской земли.

Новорождённая Россия отбросила врагов своей самобытной культуры на востоке и на западе уж конечно не для того, чтобы сразу же перейти в ученицы к европейской культуре. Легковерная историография ХIХ века представляла дело так, будто Русь отстояла на Востоке свою независимость и в культурной опустошённости бросилась догонять Запад, доучиваться тому, чему не успела научиться раньше, не принимая лишь, как крайность, католицизм. Позволю себе категорически с этим не согласиться. Я далёк от неприятия Европы. Мы знаем, что поворот к западноевропейской светской образованности, технике и университетской науке, начавшийся в России в конце ХVII – начале ХVIII века, дал стране дообразоваться до великого государства, заимствовать некоторые недостающие звенья развития. Мы вступили в ХVIII век Петром I, а в ХIХ – гением российской науки, как и поэзии, музыки, живописи. Ампир зародился на Западе, но насколько он более роскошен в Петербурге и его пригородах, как своеобразен и неповторим он в Москве.
Запад сам по себе и его культура – замечательные вещи! Плох европоцентризм, когда предвзятое мнение, не имеющее научных оснований, становится главенствующим. Точку отсчёта можно принимать любую, но следует всегда учитывать полицентризм этногенных процессов и процессов развития культур разных этносов. Это и будет уважением к разнообразию культур планеты Земля.
Россия после Куликовской битвы перехватила инициативу развития в Евразии, и в конце ХVIII столетия на глазах Пушкина завершилось формирование российской суперэтнической и культурной интеграции. Суперэтнос России уже включал к тому времени, как составную свою часть, Великую степь. Россия, потерявшая больше всех в Куликовской битве, больше всех выиграла. Ей открылся беспрепятственный путь – торная дорога самостоятельного этнокультурного развития. Она смело начала свой путь в этногенезе, который длится в истории, как правило, 1200 лет. Ход этногенеза идёт без остановки. Напор творческого взлёта после Куликовской битвы принёс через 200 лет уже не изменяемую в веках этнокультурную традицию. 1200 лет этноса отстукивают. И теперь законный вопрос: много это или мало – 600 лет в истории, в жизни народа, победившего врагов? Я отвечу: 600 лет – это середина, это время зенита.

Последний раз редактировалось Dar; 29.07.2014 в 23:09.
Dar вне форума   Ответить с цитированием
Ответ

Опции темы
Опции просмотра

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход


Текущее время: 15:39. Часовой пояс GMT +3.


Powered by vBulletin® Version 3.8.4
Copyright ©2000 - 2024, vBulletin Solutions, Inc. Перевод: zCarot
AGNI-YOGA TOPSITES