[irene]

По данным департамента госполитики в сфере защиты прав детей, в 2021 году в сиротских учреждениях России проживали более 40 тыс. воспитанников. Вот некоторые истории выпускников детских домов:

Я попала в детдомовскую систему сразу после рождения — под давлением своих родственников мать отказалась от меня в роддоме. Моя мама выросла в деструктивной семье, дед и бабушка выпивали, били маму. И хотя она была нормальная, ее с детства гнобили, унижали, считали сумасшедшей. Мама нормально училась, окончила школу, но продолжить образование ей не дали. Про своего отца я ничего не знаю. Когда мама забеременела, родители очень долго скрывали это от соседей, хотя ей было уже 29 лет. Мама, к сожалению, не могла за себя постоять. Они ее сломали, и уже после моего рождения родственники определили маму в психоневрологический интернат. Я бывала у нее несколько раз, но никаких чувств не испытывала. Бабушка забирала меня иногда на выходные, когда я уже училась в школе, но мне не нравилось у них дома. Там была нездоровая тяжелая атмосфера, и больше двух дней я не выдерживала, начинались истерики. Не скучала ни по кому, не ждала маму, никого никогда не ждала.

Я помню себя примерно с четырех лет. Это был конец 80-х, перестройка. Все время хотелось есть — нам давали какую-то размазанную по тарелке кашу и кусочек хлеба. Повара забирали продукты себе домой, потому что им тоже не платили зарплату, нужно было выживать. Чувство голода я помню очень хорошо.

Мы часто раскачивались в кроватях перед сном, сами себя укачивали (самоукачивание — разновидность яктаций, то есть повторяющихся движений или действий; это защитная реакция нервной системы при стрессе, попытка сбросить напряжение — прим. ТАСС). А кровати старенькие были, расшатанные. И воспитательницы нас за это брали за шкирку, кидали матрасы на пол: "Вот ты здесь спишь!" Они даже не понимали, почему ребенок раскачивается, что это попытка справиться с гигантским стрессом, хоть как-то успокоиться. Я узнала, что значит такое поведение, уже когда стала взрослой.

Всякое бывало, руку на нас тоже могли поднять. У меня до сих пор остался шрам, это сделала воспитатель, которая позже стала директором детдома. За ее шкуркой столько грехов! Пусть меня накажут, если я совру, но это правда.

Праздники я не любила. Утренники для гостей проходили по два-три раза в день. Девчонок для выступлений заплетали — натягивали волосы так, что болели виски. Нас в группе 15 девочек, всех надо причесать, а нянечка одна, ну и она быстро-быстро, как на конвейере, заплетала так, чтобы не расплелись через час, посильнее.

Я даже помню ее имя — Нина Николаевна. Она машинально с нами работала, потому что ожесточилась, глядя на это все. Там, конечно, та еще работа — я бы никогда не пошла работать в детдом, ни за какие деньги, даже если бы мне предложили квартиру. Мне кажется, что там все так заточено, что невозможно остаться понимающим, добрым, не выгореть.

Сейчас многое стало выходить за стены детдомов благодаря интернету и волонтерам, воспитатели стали чувствовать, что дети могут нажаловаться. Но все равно их власть велика.

Я выросла в небольшом детском доме в городе Вичуга, всего три группы — младшая, средняя и старшая. Но в каждой группе около 30 человек — это много.

Сейчас в детдомах есть и психологи, и сенсорные комнаты. Мы о таком не знали. Хотя никакие современные штуки не заменят простое человеческое общение, своего взрослого, близкого человека, который будет тебя любить.

У меня этого в детстве совсем не было — чтобы воспитатели когда-нибудь приласкали, взяли на ручки, чтобы я чувствовала любящего человека. У нас воспитатели менялись постоянно: сегодня одна, завтра другая, среди нянечек вообще была текучка — им платили унизительные копейки, поэтому мы в глаза взрослым не смотрели, на каком-то подсознательном уровне чувствовали, что не надо привязываться. Может быть, с этим связано, что у многих детей из детдома проблемы со зрением, косоглазие. У меня оно тоже было, я пережила три операции.

Сложно объяснить свои детские ощущения людям, которые выросли в семье. Когда ты с самого раннего возраста знаешь, что за тебя никто не вступится. Что только ты сама можешь защищаться. Первая я никогда не лезла драться, но, если обижали, приходилось. Дружбы у нас не было. Я любила читать и уходила в мир книг, выдуманных историй, сюжетов. Мой мир, который я придумала, чтобы отключаться от того, в котором я жила.

Старшие дети заставляли младших воровать — и нам не казалось это чем-то особенным. Да и сами мы этим грешили. Наш детдом находится в поселке, ничего было не огорожено, мы шатались по нему, добывали себе еду, одежду. Идем на рынок — одна отвлекает продавца, вторая хватает вещь. Или тащили прямо из дворов — там на нитках развешивали хозяйки белье. Самое крупное, что я украла, — спортивный костюм.

Сейчас из моей группы уже половины ребят нет в живых. Кто-то сидит, кто-то уже отсидел, кто-то спился, пошел в криминал. Некоторые пить и курить начинали еще в детдоме и после выпуска буквально за год-два опускались и становились бомжами. Или так: ребенка изъяли из семьи, потому что родители пьют. Он живет в детдоме, а в 18 лет выпускается и едет домой, потому что он там прописан, площадь там у него. И попадает в это корыто, к своим деструктивным родственникам, если они живы. И в этой атмосфере тоже спивается.

Не всем положены квартиры после выпуска, кто-то официально имеет площадь, но не может там жить, и вот у нас ребята прибивались к тем, кто получил жилье. И такое было, жили друг у друга, скитались. Нам друг с другом понятнее, у нас есть какой-то понятный нам мир. При этом это не мир, которым дорожишь, в котором хочешь жить. Просто другого у тебя нет.

Таких, как я, считают успешными: я не пью, не курю, я получила жилье и не промотала его, работаю на прядильной фабрике оператором прядильных машин, у меня растет сын и он со мной, а не в детдоме.

Но травмы из детства с такими людьми, как я, остаются на всю жизнь. Эта боль сжигает и тебя, и окружающих даже спустя много лет после выпуска. Например, сложно общаться, строить отношения. Если что-то не по-твоему — все, смертельная обида. У меня телефоны об стенку летали только так! Хотя я понимаю, что неправа, знаю, что потом буду мучиться, что человека из-за ерунды от себя отвернула, но все равно, бывает, вступит — и все, мне нужно только вот так и никак иначе. Очень трудно искать и идти на компромисс, уступать, искать решения общих проблем: мне если что-то хоть немного не нравится — все, я отшвыриваю от себя человека. И эта категоричность мешает. С другой стороны, это страх, что тебя бросят, отвергнут, не поймут.

Я вышла замуж в 24 года, за парня, выросшего в нормальной семье. Родился сын. Но жить мы не смогли, и я понимаю почему. Со мной трудно. И мне трудно жить с кем-то.

Сын, несмотря на развод, много общается с папой, дедушкой и бабушкой, я только рада этому! Чем больше у ребенка значимых, близких, любящих взрослых, тем лучше.

Мне часто говорят: "Вера, тебе только 37 лет, ты молодая, симпатичная, ты еще выйдешь замуж!" А я не хочу! Чтобы жить в семье, строить отношения, нужно уметь отдавать, подстраиваться, а я этого не умею. Мне легче и проще одной.

Я стараюсь помогать выпускникам детдомов, поддерживать их. И эта деятельность поддерживает меня, дает мне облегчение. В соцсетях рассказываю о жизни и ее последствиях в сиротской системе. У меня несколько подопечных семей, это в основном многодетные мамы. Я собираю среди моих подписчиков средства на продукты, одежду, что-то в хорошем состоянии нам присылают по почте. Есть семья, в которой совсем маленький мальчик, а его мама вахтами работает в Москве, я часто с ним остаюсь, он мне как родной.

Все, чего я хочу, рассказывая про свою жизнь, про судьбы других ребят, — донести, что ребенку нужна семья. Жизнь в приемной семье, сопровождаемое проживание с наставниками. Не надо подарков, айфонов на Новый год, модных тряпок, не надо спонсоров, дорогостоящего ремонта, представлений — просто нужны близкие взрослые, которые будут понимать, что испытывают эти дети. Дети с самого рождения должны чувствовать, что кому-то нужны.

Меня взволновало прочитанное и захотелось оставить это на форуме.

В первой истории героиня ясно понимает, что ей мешает выйти за свои нынешние рамки, и пока ей это в духе не удалось, она не делает попыток, набирая силы потихоньку в посильной для неё деятельности. Она, несмотря на перенесённое, имеет понимание и желание во многих случаях оправдать тех, кто не смог дать ей лучшего опыта.